11 [июля]

Тарас Шевченко

В полночь переменился ветер. Отошел к норд-весту. Я полюбовался прозрачными исчезающими облаками и лег спать. Проснулся до восхода солнца. Небо было чисто. Только одна-единственная звездочка, как алмаз, горела высоко над на востоке. Это должна быть Аврора. Солнце не успело выглянуть из-за горизонта, и она исчезла. Я весело принялся за свой чайник. И когда все было готово для утр[еннего] моего утреннего одинокого пиршества, я очинил внимательно перо, развернул свой журнал и, что называется, полбуквы не мог написать, так мне вдруг сделалось весело. И я, напившись чаю и наслушавшись чириканья веселых ласточек, отправился в укрепление заказать торбу для сухарей и взять второй том Либельта. Зашел к Мостовскому, он мне предложил стакан чаю, от которого я не имел силы отказаться, потому что чай был с лимоном – неслыханная роскошь в этой пустыне. За чаем сообщил он мне о начавшемся следствии над женихом и невестой. Следствие началось медицинским освидетельствованием невесты, как водится, в присутствии понятых. Причем лекарь Никольский сострил, найдя невесту нерастленною, что подало повод к грубым насмешкам над женихом. Мерзость!

Заказавши торбу для сухарей, я окончательно упаковал свою мизерию, взял второй том Либельта и три оставшиеся сигары, из числа тех 25 сигар, что прислал мне Лазаревский вместе с сепиею. Отличные сигары, настоящие гаванские. Возвратившись на огород, я по обыкновению до обеда лежал под своею любимою вербою и читал Либельта. Сегодня и Либельт мне показался умеренным идеалистом и более похожим на человека с телом, нежели на бесплотного немца. В одном месте он (разумеется, осторожно) доказывает, что воля и сила духа не может проявиться без материи. Либельт решительно похорошел в моих глазах. Но он все-таки школяр. Он пренаивно доказывает присутствие Всемогущего Творца Вселенной во всем видимом и не видимом нами мире. И так хлопочет об этой старой, как свет, истине, как будто это его собственное открытие.

За обедом было веселее обыкновенного. Комендант подтрунивал над моими сборами в поход, другие ему вторили более или менее любезно, но вообще вся компания была, как говорится, в своей тарелке. После обеда я, также по обыкновению, заснул под своей фавориткою вербою, а перед вечером надел чистый китель, соломенную шляпу-самодельщину и пошел на туркменские бакчи (баштаны), и, несмотря на скудость зелени, мне и бакчи понравились. Я зашел к хозяевам в аул. Около кибиток играли с козлятами нагие смуглые дети, визжали в кибитках женщины, должно быть ругались. А за аулом мужчины творили свой намаз перед закатом солнца. Вечер был тихий, светлый. На горизонте чернела длинная полоса моря, а на берегу его горели в красноватом свете скалы, и на одной из скал блестели белые стены второй батареи и всего укрепления. Я любовался своею семилетнею тюрьмою. Возвращаясь на огород, набрел я на тропинку, на уже засохшей грязи которой видны были отпечатки миниатюрных детских ножек. Я любовался и следил этот крошечный детский след, пока он не исчез в степной полыни вместе с тропинкою. На огород пришел я к вечернему чаю и попотчевал Ираклия Александровича (коменданта) и Николая Ефремовича (смотрителя полугоспиталя) своими заветными сигарами. И сам закурил остальную. Все, начиная с Наташеньки, немало удивились, увидев в моем лице торчащую дымящуюся сигару. А нянька Авдотья, уральская казачка, та совершенно во мне разочаровалась, она думала до сих пор думала, что я по крайней мере часовенный. А я такой же еретик-щепотник, как и другие. Все же вообще находили, что мне сигара к лицу и что с сигарой в лице я похож на вояжера порядочного тона. Такому удачному сравнению я и не думал противуречить. И мысленно переносился на палубу парохода «Меркурия» или «Самолета». А о скромно[й] расшиве, о бурлацких песнях, о преданиях про Сеньку Разина забыл и думать.

Уж сколько раз твердили миру,

Что лесть гнусна, вредна. Но все не впрок.

Отуманенный лестию, я, против обыкновения и, разумеется, во вред желудку, не имел силы отказаться от пельменей. Пельмени были мастерски приготовлены, и я оказал им неложную честь. После ужина я долго гулял вокруг огорода. И зо мало-помалу освобождаясь от влияния самолюбия, привел, наконец, свой гордый дух в нормальное состояние и тихо запел гайдамацкую песню:

Ой поїзжає по Україні та козаченько Швачка…

От этой любимой моей песни я незаметно перешел к другой, не менее любимой:

Ой ізійди, зійди, ти зіронько та вечірняя…

Эта меланхолическая песня напомнила мне тот вечер, когда я и молодая жена Кулиша пели в два голоса эту очаровательную песню. Это было на другой день после их свадьбы, в роковом 1847 году. Увижу ли я эту прекрасную блондинку? Запою ли с нею эту задушевную песню?

Воспоминания меня убаюкали, я сладко заснул. И видел во сне Новгород-Северский (вероятно, вследствие недавнего чтения «Алексея Однорога»). По улице ездили в старосветском огромном берлине огромные рыжие пьяные монахи, и между ними очутился мой трезвый друг Семен Гулак-Артемовский. Это все пельмени так наметаморфозили.

Примітки

…попотчевал Ираклия Александровича… и Николая Ефремовича… – Мовиться про І.О. Ускова і М.Є. Бажанова.

…Наташенька… – Н.І. Ускова.

…нянька Авдотья… – Нянька в родині Ускових; уральська козачка, вірогідно, з поселенців станиці Миколаївської поблизу Новопетровського укріплення.

…на палубу парохода «Меркурия» или «Самолета». – Назви пароплавних компаній на Волзі.

Разін Степан Тимофійович (бл. 1630–1671) – керівник селянської війни 1670–1671 рр. у Росії. Шевченко називає його то «Сенькой», то «Семеном Степановичем».

Уж сколько раз твердили миру… – Неточна цитата з байки І.А. Крилова «Ворона и Лисица». У Крилова:

Уж сколько раз твердили миру,

Что лесть гнусна, вредна,

но только все не впрок.

…козаченько Швачка… – Микита Швачка (бл. 1728 – ?) – один з керівників гайдамацьких загонів часів Коліївщини 1768 р. Про Швачку відомо кілька народних пісень, в дусі яких Шевченко створив вірш «Швачка» (1848).

…молодая жена Кулиша… – Йдеться про Олександру Михайлівну Куліш (дівоче прізвище – Білозерська; 1828–1911), українську письменницю, що друкувалася під псевдонімом «Ганна Барвінок».

…в роковом 1847 году. – Мовиться про розгром Кирило-Мефодіївського товариства у березні – травні 1847 р. та арешт Шевченка і Куліша.

…Новгород-Северский… – Одне з найдавніших руських міст, засноване в XI ст. У XIX ст. – повітове місто Чернігівської губернії.

…вследствие недавнего чтения «Алексея Однорога»… – Йдеться про історичну повість П.О. Куліша, надруковану в 1852–1853 рр. у журналі «Современник» (1852. – Кн. 12; 1853. – Кн. 1, 2) під псевдонімом «Николай М.», в якій описано облогу Новгорода-Сіверського військами Димитрія Самозванця.

Гулак-Артемовський Семен Степанович (1813–1873) – оперний співак, композитор, автор першої української опери «Запорожець за Дунаєм» (1863). Дружні стосунки Шевченка з ним, що склалися ще наприкінці 1830-х років, тривали до кінця життя поета.

Л. Н. Большаков (за участю Н. О. Вишневської)