20.05.1856 р. До М. О. Осипова
Новопетровське укріплення | 20-го мая. |
Письмо ваше, мой благородный, мой искренний друже, получил я 16-го мая, и хотя вы и променяли лиру на меч и лучезарного Феба на мрачного Арея, но невинная слабость задумчивых поклонников муз – рассеянность – осталась при вас. Вы начали ваше доброе послание в Курске и кончили его на р. Бальбеке, и все-таки забыли написать число и год, когда оно было послано на почту. Я тоже в недоумении, куда вам отвечать. Вы пишете, что дружина должна возвратиться летом восвояси, а теперь уже, слава Богу, лето, и я вас воображаю, по крайней мере, в Полтавской губернии, после длинного перехода отдыхающего возле живописной белой хаты или в тени цветущих вишень и черешень. О моя милая родина! Увижу ли я тебя хоть когда-нибудь? Я говорю не о том, о чем думаю; я думаю теперь о том, куда мне адресовать письмо мое: адресую я его по прежнему адресу, и оно, верно, найдет вас, в какой бы вы губернии ни обретались.
Я потерял было уже надежду получить от вас или об вас хоть какое-нибудь известие, и Бог знает чего уже я не передумал. Думал даже… (простите мне), что вы, и вы меня покинули на моей терновой дороге. Только, о радость неизреченная! на другой день праздника, т. е. 16-го апреля, получаю страховое письмо от неизвестной мне особы. Пошли ей Господи все блага и радости в жизни! Из письма узнал я о вашем превращении и, радость всем радостям, узнал я, что я не забыт, не покинут на волю меня карающей судьбы. Благороднейше[е] существо этот аноним. По милости его и у меня был праздник, как и у людей. Нет, больше ни у кого такого светлого, прекрасного праздника не было, как у меня. Такие праздники даются только за долгие и тяжкие испытания.
14-го апреля получил я известие из Оренбурга, что меня забыли представить в унтер-офицеры по случаю всемилостивейшего манифеста о восшествии на престол. Это роковое известие меня так озадачило, что я не знал, что с собою делать, потому что я считал свое производство делом конченным. Да и мог ли я думать иначе? Высочайшая милость была для всех, но увы! меня не осенила. Горькая, ядовитая насмешка судьбы! И так я встретил Воскресение Человеколюбца, как отверженник. После этого можете судить о моей радости, когда я получил письмо от анонима. В остальные дни праздника я только и делал, что читал письмо и затвердил его до последней буквы, а все-таки не узнал, кто она, эта милостивая человеколюбивая душа! Да и зачем узнавать? Будем молиться Богу, что еще существуют такие души между себялюбивыми людьми. И так от снедающей душу печали перешел я внезапно к улыбающейся радости, и праздник провел в кругу вас, мои благородные друзья, как в кругу родного, сердцу милого семейства.
Только в конце Святой недели я немного освободился от обаяния, произведенного на меня дорогим письмом, и написал ответ, за склад и лад которого пусть извинит меня великодушный аноним. Вам я тоже начал письмо на сообщенный мне ваш адрес; но почта не ждала меня, ушла, и письмо осталось до следующей почты, а следующая привезла мне ваше дорогое послание. Значит – справедливо сказал один древний воин, что на свете делается все к лучшему. Теперь я и спокойнее и счастливее, следовательно, и написать вам могу благообразнее и порядочнее.
Я очень рад, что случай привел вас увидеть хоть один экземпляр амфибий, между которыми я прозябаю столько лет. Но заметьте, что вы видели лучший экземпляр, экземпляр, одушевленный чем-то походящим на мысль и чувство. Доказательство, что он из линейного батальона переведен в армию. Это самая блестящая рекомендация. Но если б вы увидели однородных с ним… Но нет, Боже вас сохрани и во сне увидеть такое нравственное безобразие человека. Геты, между которыми на берегах Дуная влачил остаток дней своих Овидий Назон, – наисовершеннейшее создание Всемогущего Создателя вселенной, – были дикие варвары, но не пьяницы, а окружающие меня – и то и другое.
Однажды я сказал Дармограю: вот настоящие гомерические питухи. – Нет, отвечал он, если бы Гомер увидел этих богатырей, так он бы покрутил свой седой ус и принялся переделывать свою славную эпопею от начала до конца. Кстати о Дармограе: вы сделали замечание на его «Княгиню», совершенно согласное с моим замечанием: недостаток отделки в подробностях, и то большой недостаток. Но этот рассказ – один из первых его ученических этюдов. Попишет еще годок-другой, даст Бог, этот недостаток уничтожится. Покойный Карл Павлович Б[рюллов] говорил: чем малосложнее картина, тем тщательнее должна быть окончена, и это глубоко верно, а все-таки просите графиню Н[астасию] И[вановну] о напечатании этого незрелого творения; это польстит самолюбию творца и, может быть, из этой шутки выйдут результаты серьезные. Ведь и столпы всемирной литературы, я думаю, так же начинали, как и мой бедный protege, а это действительно так. Кроме меня, у него совершенно никого нет, к кому бы он мог обратиться. Он, что называется, круглый сирота.
Прислал он мне еще один рассказ, под названием «Варнак». Этот уже, кажется, немного круглее, но все-таки заметен тот же недостаток. Он, кажется, вовсе не читает великого шотландца. Да и где его взять в этом Богом забытом краю? Выписать? Он беднее меня, а выпросить не у кого. Скифы – варвары и вдобавок пьяницы.
Но довольно о литературе. Поговорю о более сердцу близком искусстве и его жрецах. Мир праху умерших, слава и долголетие живым! Вы говорите, что Логановский имел для московского храма работы на 80 000 руб. На какую же сумму имеют другие достойнейшие художники, как, например, Пименов и Рамазанов? О, как бы мне хотелось взглянуть на эти колоссальные работы! Не знаю, участвует ли хоть один иностранец в этих работах, или К[арл] И[ванович] сдержал свое слово: он когда-то говорил покойному моему великому учителю, что он ни одного немца и близко к храму не допустит. Похвальный патриотизм, и тем более похвальный, что у нас свои есть и Прадье, и Делакруа, и Деларош, а о Жаке и Лядурнере и говорить нечего.
Но у нас есть и шишка предпочтения немцев всему отечественному; например, старик Мельников так и умер в забвении, построивши единоверческую церковь во имя св. Николая в Грязной улице, а сенат поручили выстроить какому-то инженеру Шуберту; проект же Мельникова, великолепнейший проект, нашли неудобоисполнимым. Диво, да и только! Если случится вам быть в Киеве, обратите внимание, – что я говорю внимание? – взгляните на институт благородных девиц. Казармы, да еще казармы самые неуклюжие, а местность – самая восхитительная, и так бесчеловечно обезображена, и тоже инженером. Да и мало ли у нас на Руси подобных немецких безобразий, а мы уже, слава Богу, не варвары готических времен. Я, кажется, немного увлекся духом патриотизма. Оставим это до другого раза и обратимся к моей бедной прозе.
Вы пишете мне, чтобы я вам писал о моем житье-бытье. Вот вам один эпизод, и заметьте – отраднейший. В 1850 г., когда меня препровождали из Орской крепости в Новопетровское укрепление, это было в октябре месяце, в Гурьеве-городке я на улице поднял свежую вербовую палку и привез ее в укрепление, и на гарнизонном огороде воткнул ее в землю, да и забыл про нее; весною уже огородник напомнил мне, сказавши, что моя палка растет. Она действительно ростки пустила, я ну ее поливать, а она – расти, и в настоящее время она будет вершков шесть толщины в диаметре и по крайней мере сажени три вышины, молодая и роскошная; правда, я на нее и воды немало вылил, зато теперь, в свободное время и с позволения фельдфебеля, жуирую себе в ее густой тени. Нынешнее лето думаю нарисовать ее, разумеется, втихомолку. Она уже так толста и высока, что под карандашом Калама мог бы выйти из нее прекраснейший этюд. Вот вам один-единственный отрадный эпизод из моей монотонной, безотрадной жизни.
Верба моя часто напоминает мне легенду о раскаявшемся разбойнике. В дремучем лесу спасался праведный отшельник, и в том же дремучем лесу свирепствовал кровожадный разбойник. Однажды приходит он с своей огромной дубиной, окованной железом, к отшельнику и просит у него исповеди, а не то, говорит, убью, если не исповедуешь меня. Делать нечего, смерть не свой брат, праведник струсил и принялся, с Божьею помощью, исповедывать кровожадного злодея. Но грехи его были так велики и ужасны, что он не мог сейчас же наложить на него эпитимию и просил у грешника сроку три дня для размышления и молитвы. Разбойник ушел в лес и через три дня возвратился. Ну что, говорит, старче Божий, придумал ли ты что-нибудь хорошее? Придумал, отвечал праведник, и вывел его из лесу в поле на высокую гору, вбил, как кол, страшную дубину в землю и велел грешнику носить ртом воду из глубокого оврага и поливать свою ужасную палицу, и тогда, говорит, отпустятся тебе грехи твои, когда из этого смертоносного орудия вырастет дерево и плод принесет. Сказавши это, праведник ушел в свою келью спасаться, а грешник принялся за работу. Прошло несколько лет, схимник забыл уже про своего духовного сына. Однажды он в хорошую погоду вышел из лесу в поле погулять; гуляет в поле и в раздумье подошел к горе; вдруг он почувствовал чрезвычайно приятный запах, похожий на дулю. Праведник соблазнился этим запахом и пошел отыскивать фруктовое дерево. Долго ходил он около горы, а запах делался все сильнее и сильнее; вот он взошел на гору – и что же представляется его изумленному взору? – великолепнейшее грушевое дерево, покрытое зрелыми плодами, и под деревом в тени отдыхает старец с длинною до самых пят бородою, как у св. Онуфрия. Схимник узнал в ветхом старце своего духовного сына и смиренно подошел к нему за благословением, потому что он уже был праведник больше самого схимника.
Верба моя также выросла и укрывает меня в знойный день своею густою тенью, а отпущения грехов моих нет как нет! Но тот был разбойник, а я, увы, сочинитель.
Я надоел вам своею болтовнёю, но как быть?
Погода к осени дождливей,
А люди к старости болтливей.
А я уже седой и лысый становлюсь. Вы пишете, что живете в землянке и бедствуете вроде Робинзона Крузе. И вообразите, что я вам завидую. Вам известен благородный, великодушный аноним. Пишите ему, молите его не оставить моей просьбы. Коронация государя – предел моих надежд и упований. Прошу вас, пишите ей и благодарите за ее искреннее участие, за ее материнское, теплое письмо. С повестями и рассказами Толстого я совершенно не знаком. Ежели будет возможность, познакомьте меня с ними во имя благородного искусства.
Не знаю, где и когда вы получите письмо мое. Но где бы ни было и когда бы ни было, не оставляйте любящего и уважающего вас Т. Шевченка.
Примітки
Подається за першодруком у газеті «Московские ведомости» (1862. – 28 лютого) з помилковою датою: 1855.
Рік написання встановлюється за змістом, а також за листами М. О. Осипова від грудня 1855 – березня 1856 р. та А. І. Толстої від 20 лютого 1856 р. [Листи до Тараса Шевченка. – С. 66].
Вперше введено до збірника творів у виданні: Шевченко Т. Твори : В 2 т. – СПб., 1911. – Т. 2. – С. 385 – 388.
Відповідь на лист М. О. Осипова від грудня 1855 – березня 1856 р. [Листи до Тараса Шевченка. – С. 66 – 68]. Відповідь (повторну) М. О. Осипова див.: Там само. – С. 111 – 113.
…хотя вы и променяли лиру на меч и лучезарного Феба на мрачного Арея… – У листі від грудня 1855 – березня 1856 р. М. О. Осипов повідомляв про свій від’їзд до діючої армії 27 листопада 1855 р. Лист розпочато у Курську в госпіталі, а закінчено в Криму на позиціях (Біюк-Сойрень). Феб – у грецькій міфології один з епітетів Аполлона як бога світла. Арей, Арес – у грецькій міфології бог війни.
…16-го апреля, получаю страховое письмо от неизвестной мне особы. – Йдеться про лист А. І. Толстої від 20 лютого 1856 р. [Листи до Тараса Шевченка. – С. 66]. Шевченко добре знав і розумів, хто автор листа, але вважав своїм обов’язком не розголошувати її імені, побоюючись можливої перлюстрації.
14-го апреля получил я известие из Оренбурга… – Див. лист до Бр. Залеського від 25 – 26 вересня 1855 р. та коментар до нього.
Я очень рад, что случай привел вас увидеть хоть один экземпляр амфибий, между которыми я прозябаю столько лет. – М. О. Осипов у згаданому листі розповідає про зустріч з В. О. Михайловим, офіцером, який служив разом із Шевченком у Новопетровському укріпленні.
Геты, между которыми на берегах Дуная влачил остаток дней своих Овидий Назон… – Публій Овідій Назон (43 до н. е. – близько 18 н. е.) – римський поет, засланий імператором Августом у м. Томи (нині Констанца в Румунії), римську колонію на території, де жили фракійські племена гетів, споріднених з даками – предками румунів.
Кстати о Дармограе: вы сделали замечание на его «Княгиню»… – У згаданому листі М. О. Осипов писав:
«… я прочел сочинение с удовольствием… тем не менее мне кажется, что в рассказе много недостатков, проистекающих от недостатка отделки, подробностей, отрывочности развития» [Листи до Тараса Шевченка. – С. 67].
Прислал он мне еще один рассказ, под названием «Варнак». – Рукопис повісті «Варнак», написаної орієнтовно наприкінці 1853 – на початку 1854 р., Шевченко надіслав разом із рукописом повісті «Княгиня» Бр. Залеському з листом від 21 квітня 1856 р., прохаючи його прочитати, виправити де слід, віддати переписати й переслати на адресу М. О. Осипова (Шевченко тоді не знав, що М. О. Осипов ще 27 листопада минулого року залишив Петербург).
Он, кажется, вовсе не читает великого шотландца. – Йдеться про романи англійського і шотландського письменника Вальтера Скотта (1771 – 1832), які багато перекладалися в Росії і були добре відомі Шевченку (у своїх російських повістях він згадує романи «Вудсток», «Пертська красуня», «Антикварій», «Замок Кенільворт», «Квентін Дорвард»).
Вы говорите, что Логановский имел для московского храма работы на 80 000 руб. – Логановський Олександр Васильович (1810 чи 1812 – 1855) – російський скульптор, професор Академії мистецтв, автор уславленої скульптури «Парень, играющий в свайку» (1836), якій О. С. Пушкін присвятив вірш «Юноша, полный красы…»; займався оздобленням Ісаакіївського собору в Петербурзі. Йдеться про його участь в оздобленні храму Спаса у Москві.
Пименов Микола Степанович (1812 – 1864) – російський скульптор; автор скульптури в народному дусі «Парень, играющий в бабки» (1836), теж відзначеної Пушкіним у вірші «Юноша трижды шагнул…».
Рамазанов – М. С. Рамазанов. Виконав низку алегоричних скульптур для Ісаакіївського собору.
К[арл] И[ванович] – прізвисько Миколи І.
Прадье (1792 – 1852) – французький скульптор.
Жак – французький скульптор у Петербурзі, відомий низкою невдалих праць і проектів.
Лядурнер Адольф Ігнатович (Ladurner A. J.) (1789 – 1855) – французький скульптор, професор Академії мистецтв (з 1840).
…старик Мельников… – Мельников Авраам Іванович (1784 – 1854) – російський архітектор.
…сенат поручили выстроить какому-то инженеру Шуберту… – Автор будинку сенату й синоду (1829 – 1834) – російський архітектор Россі Карл Іванович (1775 – 1849); будівничий – А. Е. Штауберт.
Если случится вам быть в Киеве… взгляните на институт благородных девиц. – Ця будівля (нині – Міжнародний центр культури і мистецтв) створена архітектором Беретті Вікентієм Івановичем (1781 – 1842) у класицистичному стилі.
Верба моя часто напоминает мне легенду о раскаявшемся разбойнике. – Поширений у світовому фольклорі, й українському зокрема, сюжет [Куліш П. Записки о Южной Руси. – СПб., 1856. – Т. 1. – С. 304, 309 – 311; Драгоманов М. П. Малорусские народные предания и рассказы. – К., 1876. – С. 131 – 132].
Но тот был разбойник, а я, увы, сочинитель. – Шевченко натякає на байку І. А. Крилова «Сочинитель и разбойник» [Басни Ивана Крылова в осьми книгах. – СПб., 1830. – С. 305].
Погода к осени дождливей, А люди к старости болтливей. – Рядки з байки І. А. Крилова «Плотичка» [Басни Ивана Крылова в осьми книгах. – С. 314].
Робинзон Крузо – герой однойменного роману англійського письменника Даніеля Дефо (1663 – 1731). Цей твір Шевченко з пієтетом згадував у повісті «Художник», а влітку 1856 р. виконав сепію «Робінзон Крузо».
Коронация государя – предел моих надежд и упований. – Див. примітку до листа до А. І. Толстої від 22 квітня 1856 р.
С повестями и рассказами Толстого я совершенно не знаком. – М. О. Осипов у згаданому листі радив Шевченкові прочитати в журналі «Современник» повісті Л. М. Толстого «Детство» і «Отрочество», а також оповідання [Листи до Тараса Шевченка. – С. 67].
В. Л. Смілянська
Подається за виданням: Шевченко Т.Г. Повне зібрання творів у 12-и томах. – К.: Наукова думка, 2003 р., т. 6, с. 104 – 108 (текст), с. 389 – 391 (примітки).