7

Тарас Шевченко

Расставаяся тогда с с моим путеводителем, не думал я тогда, что я с ним надолго-долго расстаюся. Я тогда думал, что авось-либо в будущем году поеду снова по Малороссии по поручению Киевской археографической комиссии, буду в Чернигове, а из Чернигова поеду через Нежин в Прилуку и по дороге посмотрю хваленый храм, воздвигнутый коштом помещицы N. и трудами патентованного художника, архитектора N., а в Прилуке погощу денек-другой у моего Виргилия, и, если можно будет, навестим в[новь?] по-прежнему достойнейшего Антона Адамовича и Марьяну Акимовну и полюбуемся их прекраснейшею фермою. Так я тогда думал. А вышло, что человек распределяет, а Бог определяет. Вышло то, что я в продолжение двадцати лет (со дня расставанья моего выезда моего из Прилуки) не только что не видел Киева, Чернигова, Нежина и П[рилуки], Прилуки, и моего автомедона, и фермы, и всего, что я там видел прекрасного, я д[вадцать?] в продолжение двадцати лет не видел моей милой родины – ни даже звука родного не слыхал.

Вот что иногда судьба с нами делает! После двадцатилетнего моего странствования по нечужим краям возвращаюсь я в Малороссию и, проезжая смиренный город Прилуки, вспомнил я на углу се[ренький] серенькой домик на углу грязных улиц и велел ямщику, или почтарю, остановиться у этого мизерного домика. Вылез я с телеги, вхожу на дворик. Меня встречают два мальчугана; я спрашиваю, не здесь здесь ли живет Иван Максимович С.

– Здесь! – отвечают оба разом мальчуганы.

– Дома он?

– Нет! Они в училище.

– А есть ли у вас дома кто-нибудь постарше вас?

– Есть маты дома, только они опочивают. Мы ее разбудим?

– Не нужно, не будите. Я после зайду.

И я поехал на почтовую станцию.

День был прекрасный и уже клонился к вечеру. И я, сложивши вещи свои, т. е. чемодан и кошомку, на крылечке станционного дома, а подорожнюю отдавая смотрителю, просил его не торопиться с лошадями.

Учредивши все таким образом, я уселся на своей мизерии, т. е. на чемодане, и принялся рисовать прекрасно освещенную вечерним солнцем каменную церковь, довольно неуклюжей, но оригинальной архитектуры, построенную полковником прилуцким Игнатом Галаганом, тем самым, что первый отложился от Мазепы и передался царю Петру, за что и был, по смерти полковника Носа, возведен в звание прилуцкого полковника и одарен великими маетностями в том же полку.

Пока я срисовывал сей памятник знаменитого полковника, солнце повисло над горизонтом и толпа школьников показалась на улице. А за толпою школьников, в некотором отдалении, появилась на улице и тощенькая, согбенная фигурка с зонтиком вместо палки в руке. Это был мой Виргилий, и я почти побежал к нему навстречу.

Долго мы стояли среди улицы друг против друга, и наконец, после подробных припоминаний, он протянул мне руку и сказал: «Антикварий! Антикварий! Так это вы? А я было уже вас совсем похоронил. Да как же вы переменились! Совсем было не узнал!»

– Спасибо Спасыби еще, что хоть вспомнили!

– Да я вас долго всегда вспоминал – да только по наружности не узнал. Прошу же вас покорнейше навестить меня в моей убогой келий.

И мы, разговаривая, подошли медленно к воротам серенького, давно знакомого мне домика.

У ворот, как это обыкновенно бывает в маленьких городах, стояла в землю вросшая скамейка. И мы молча посмотрели на нее и сели.

– Да, так вот вы и попутешествовали, – проговорил он грустно, – и свет Божий посмотрели. Чай, и за границей не раз побывали. А я, как залез в этот темный [угол], так и на свет Божий не показываюсь: сижу себе, можно сказать, без всякого движения.

И долго мы беседовали, воспоминая каждый из нас свое прошедшее. И, между прочим, он мне рассказал: он вскоре после моего [отъезда?] нашего расставанья женился на благородной и прекрасно воспитанной, хотя и бедной, девушке. «И думал я с нею век свой прожить в счастии и любви. Но Бог судил мне в одиночестве век свой коротать». И старик заплакал.

– Братец! – раздался женский голос на дворе из-за ворот. – Идите в комнаты, пора вечерять, дети спать хотят.

– Накормите их, сестрица, и уложите. А мы еще немного здесь посидим. Сестрице! – прибавил он. – У нас гос[ть] С нами гость до[лжен?] С нами гость сегодня вечеряет, то вы бы там что-нибудь лишнее, хоть карасика поджарили. Да послали б Феклу, знаете, насчет того, сестрице.

– Пошлю, братец.

– Да… На третьем году, – продолжал он с расстановкой, – нашего блаженства она меня оставила оставила меня навеки. Правда, я не совсем еще сирота: она оставила мне за малое дитя свое, для которого, можна сказать, и прозябаю я. В тот самый год у сестры моей муж скончался скоропостижно и оставил ее тоже с маленьким сиротою. Вот мы с нею и сошлися в один куток, да и делим свое горе, как нам Бог помогает. Детей я думаю, с Божиею помощию, в гимназию… а там…

– Братец, – раздался снова женский голос из-за ворот, – идите в комнаты. На дворе роса и холодно, а вы только во фраке.

– Сейчас! сейчас, сестрице! Пойдемте в нашу хату, а то и в самом деле как бы нам с вами не простудиться. Ведь мы с вами не можем похвалиться цветущей молодостью, цветущей здоровьем. Пойдемте.

И мы оставили скамейку и молча вошли в комнату.

Комнатка, в которой я двадцать лет тому назад провел несколько дней на холостую ногу, комнатка была та же, да не та. Бедность та же, да только бедность эта была умытая и принаряжена женскою рукою.

На чистеньком полу чистенькие половики, у окон беленькие занавески, на окнах бальзамины и герань в горшках. Стол, дощатый диван, табуретки липовые те же самые, да как-то иначе смотрели. Что значит женская рука в домашнем быту даже аккуратного мужчины!

В быту гражданских мужчин холостых мужчин это еще не так резко бросается в глаза, как у военных. Например, зайди вы в комнату холостого офицера, изба избой, так и несет от нее псиной и табачищем. А у женатого офицера тоже изба, да только в этой избе сундук, на котором у холостого денщик спит с собакою, у женатого он покрыт ковриком и заменяет диван. На дощатом столике, вместо табачницы и гвоздя для ковыряния трубок, пестренькая ярославская салфеточка, зеркальце и какое-нибудь женское рукоделье. Словом, в семейной жизни, даже в бедности, есть какая-то свежая материальная прелесть, а о нравственной прелести я и не говорю.

Из другой комнаты вышла к нам старушка в черном платье и в белейшем чепчике, такая милая, чистенькая старушка, какую я редко встречал на своем веку.

– Рекомендую вам: моя сестрица, Марья Максимовна. Я поклонился.

– А они, сестрице, мой старый добрый знакомый N.N. Я снова поклонился. А она проговорила:

– Прошу садиться.

Я сел. А Иван Максимович заглянул в другую комнату и, обращаясь к сестре, ск[азал] ко мне, сказал:

– Какая у меня добрая, умная, догадливая сестрица. Представь[те], мне и в голову не пришло, чтобы предложить вам с дороги чаю, а ведь это как приятно. Я просто живу у нее, как у Бога за дверьми. Ну, попотчуйте ж нас, моя дорогая, моя бесценная хозяйка. А дети спать уже легли, сестрице?

– Уже легли, братец, – отвечала старушка, ставя на стол чашки с чаем.

– Ну, хорошо, я вам завтра их покажу. А по которому уже годочку им пошло теперь, сестрице? Они у нас, знаете, однолетки, – прибавил он, обращаясь ко мне.

– Да вот на Петра и Павла минет по двенадцатому.

– Уже по двенадцатому! Боже мой, с какою быстротою летят наши старые лета! – проговорил он как бы с самим собою.

– Двенадцать! – Двенадцать! Да!.. – почти вскрикнул он, ударивши себя по лбу ладонью. – Чуть-чуть было не забыл! У меня есть письмо к [вам?] на ваше имя, еще до моей свадьбы полученное мною. Так и лежит нераспечатанное. И знаете от кого?

– Не знаю! – отвечал я.

– От нашего почтеннейшего, благороднейшего Тараса Федоровича. Помните виолончелиста у Антона Адамовича на ферме?

– Боже мой, как не помнить! Я только хотел было спросить об нем у вас.

– Все расскажу, дайте время. Много трогательного и даже поучительного в жизни этого достойного человека. У меня даже есть записаны некоторые случаи из его жизни. Я, знаете, сам хотел было на старости лет пуститься в литературу. Да как прочитал Марлинского, так у меня и руки опустились. Что за блестящий, что за гениальный слог! Сестрице! потрудитесь там вынуть из нижнего ящика комода пачку бумаг, веревочкой перевязанных.

Старушка не замедлила внести порядочную пачку бумаг, сахарной веревочкой перевязанную, и, отдавая их братцу, спросила:

– Эти, братец, бумаги?

– Эти, сестрица, благодарю вас. Вот, – сказал он, обращаясь ко мне, – вот сколько перепорчено бумаги, а все это литература виновата.

И, развязавши бумаги, он стал их перелистывать. И, остановясь на лоскутке синей бумаги, он сказал:

– А помните ли, вы меня тогда просили записывать все что я ни услышу, касающееся поэзии и философии нашего простого народа? Помните?

– Помню, – я говорю.

– Вот я и исполнил вашу просьбу. Здесь вы много премудрости найдете. Да где же это письмо? Уж не потерял ли я его? А нет Нет, нет, вот оно. Я, знаете, посылал посылал его в Киев на ваше имя, а мне, знаете, и возвратили его. Вас уже в Киеве не было. И он подал мне конверт пожелтевший конверт, говоря:

– А знаете что? Сегодня у нас середа. Погостите у нас до суб[боты] воскресенья, а в воскресенье пустимся мы с вами в путешествие – помните, как когда-то. Только не на бал, а просто-запросто на ферму. Там вы лично увидите и автора сего письма. А до воскресенья я разберу эти лоскуты, а может быть, и вам кое-что прочитаю.

Я согласился и, после долгих упрашиваний со стороны братца и сестрицы остаться ночевать у них, взял письмо и отправился на почтовую станцию.

Примітки

…буду в Чернигове… – Чернігів – губернське місто Чернігівської губернії (тепер обласний центр України). Шевченко проїздив через Чернігів у травні 1843 та навесні 1847 р., був у лютому–березні 1846 р., коли за завданням Київської археографічної комісії їздив вивчати історичні й архітектурні пам’ятки Чернігівщини. Серед його археологічних та археографічних нотаток є опис чернігівських пам’яток, з малюнків зберігся один – «Потир із церкви села Мохнатин». Згадки про Чернігів є також у повістях «Княгиня», «Капитанша», «Прогулка с удовольствием и не без морали» та листах.

…из Чернигова поеду через Нежин в Прилуку… – Цим шляхом Шевченко приїхав до Качанівки в кінці травня 1843 р. Ніжин – повітове місто Чернігівської губернії (тепер місто обласного підпорядкування, районний центр Чернігівської області). Шевченко проїжджав через Ніжин у травні 1843 р., пробув кілька днів у лютому 1846 р. Згадував Ніжин також у повістях «Княгиня», «Капитанша», «Близнецы», в передмові до нездійсненого видання «Кобзаря» 1847 р., в листі до В. Г. Шевченка від 22, 25 серпня 1860 р.

…моего автомедона… – Автомедон – візник Ахіллеса з давньогрецької епічної поеми «Іліада», приписуваної Гомеру; тут: кучер.

…странствования по нечужим краям… – Шевченко натякає на своє заслання.

…на крылечке станционного дома… – Йдеться про поштову станцію – установу в Російській імперії, яка одночасно з пересилкою кореспонденції і грошей займалася регулярним перевезенням пасажирів у кінних екіпажах.

…подорожнюю отдавая смотрителю… – Подорожня – проїзне посвідчення, документ на право користування поштовими кіньми.

…каменную церковь, довольно неуклюжей, но оригинальной архитектуры, построенную полковником прилуцким Игнатом Галаганом… – Йдеться про Спасо-Преображенський собор (1710–1720), побудований на місці дерев’яної церкви, що згоріла. Шевченків малюнок не зберігся. Характеризуючи Спасо-Преображенський собор у порівнянні з іншими церквами подібного типу архітектури – Катерининською в Чернігові та Успенською в Новгороді-Сіверському, сучасний мистецтвознавець Г. Н. Логвин теж відзначив його незграбність – нерухомість масиву, важкі пропорції, меншу розчленованість мас, менше виявлений рух вгору (Логвин Г. Н. По Україні: Стародавні мистецькі пам’ятки. – К., 1968. – С. 135).

…Игнатом Галаганом, тем самым, что первый отложился от Мазепы и передался царю Петру… – Докладному опису цих подій присвячений окремий розділ «О возвратившемся от изменника Мазепы полковнике Галагане и о явке его самому государю» книжки російського історика й інженера О. І. Рігельмана «Летописное повествование о Малой России и ее народе и козаках вообще…» (М., 1847. – Ч. 1–4; див.: Ч. 3. – С. 52–53). Книжку О. Рігельмана разом з іншими працями з історії України Шевченко одержав на початку 1854 р. в Новопетровському укріпленні від О. М. Бодянського.

…по смерти полковника Носа… – Ніс Іван Яремович – у 1695 – 1708 рр. – прилуцький полковий суддя, в 1708–1714 рр. – прилуцький полковник. Лишившись під час відсутності полковника Дмитра Горленка з прилуцьким полком у Батурині, відмовився приєднатися до військ І. Мазепи і сприяв захопленню міста російськими військами під командуванням О. Д Меншикова, після чого був призначений прилуцьким полковником. Г. І. Ґалаґан посів «уряд» прилуцького полковника ще за життя Носа. За однією з версій, Носа перемістили на посаду другого генерального судді, щоб звільнити місце для Ґалаґана (Лазаревский А. Описание старой Малороссии. – Киев, 1902. – Т. 3. Полк Прилуцкий. – С. 33). За другою – «в 1714 году Нос по старости отказался от уряда и удалился в пожалованное ему имение Голубовку, где на 105 году умер» (Маценко В. А. Прилукщина: Историческое и статистическое описание территории Прилукского уезда Полтавской губернии в 2-х частях. – Ромны, 1888. – С. 77).

…на Петра и Павла… – тобто 29 червня за ст. ст.

…как прочитал Марлинского, так у меня и руки опустились. Что за блестящий, что за гениальный слог! – Насичені романтичними легендами, яскравими побутовими деталями, кавказькою екзотикою, розповідями про шляхетних героїв і таємничих злодіїв, описами балів, битв з горцями, повісті О. Бестужева (Марлінського) мали величезний успіх у сучасників, проте дуже скоро стали предметом жорстоких нападок. Особливо нищівної критики зазнала стилістична манера Марлінського з її пишномовністю, штучністю, риторичністю (див.: Белинский В. Г. Полное собрание сочинений А. Марлинского // Полн. собр. соч. – М., 1954. – Т. 4. – С. 21–53). Повертаючись на наступних сторінках «Музыканта» кілька разів до творчості Марлінського, розповідач з іронією ставиться до захоплення Івана Максимовича стилем російського письменника, його прагнення прикрасити «слог на манер Марлинского».

Вас уже в Киеве не было. – Натяк на арешт Шевченка 5 квітня 1847 р.