11
Тарас Шевченко
Варіанти тексту
|
||
Письмо это я В четвертый раз принимаюсь я за письмо это и не знаю, удастся ли мне хоть теперь кончить. Просто свободной минуты не имею. Представьте, что мы сидим иногда напролет ночи в уютной хатке Марьяны Акимовны, она за фортепьяно, а я со скрипкою.
Виолончель я думаю совсем оставить. Да и у кого хватит духу играть на ней, слышавши Серве?
Конец моего блаженства близится: на днях я оставляю ферму и являюся к моему новому властителю. Не предчувствую ничего для себя доброго впереди. А впрочем, все в руках Божиих.
Я это письмо так долго писал, что наконец привык к нему, и мне грустно стало, когда я его кончил. Я мысленно никогда не расставался с вами, но в это время я с вами просто жил и открывал вам все мои мысли и чувства, и теперь как подумаю о предстоящей мне жизни, – то невольно приходит вопрос а в ней предвижу я много для себя грустного, и грустное это некому будет передавать, – то мне теперь уже тяжело.
Напишите мне хоть три слова, напишите только, что вы получили мое письмо, и я буду счастлив.
Прощайте, незабвенный друг мой, не забывайте преданного вам и бесталанного музыканта N.
Ферма
18… года августа… дня».
По прочтении письма я лег в думал было заснуть хоть немного с дороги, но не тут-то было. Передо мною стоял, как живой, мой бедный музыкант с своей виолончелью и, глядя на меня, грустно едва улыбался улыбался, и так грустно, что я хотел было достать огня и прочитать снова его печальное послание, только смотрю только смотрю – ок[на] в окнах уже белеет. Я накинул на себя шинель и вышел на крылечко. Не прошло пяти минут, как подходит ко мне Иван Максимович и, после обоюдных приветствий, жалуется мне, что ему тоже це[лую] всю ночь не спалося и что он давно уже ходит и посматривает, не выйду ли я.
– Мне, не знаю почему, казалося, – говорил он, – что и вам тоже не спится. Я хотя и не читал письма Тараса Федоровича, но знал, что оно невеселое, не правда ли?
– Правда! – отвечал я. – Даже очень невеселое.
– И оно, конечно, вам заснуть не дало?
– Действительно так.
– Я так и думал. Но это все ничего, а вы послушайте, что после с ним было!.. А впрочем, я вам лучше прочитаю. Я, знаете, на старости туды же пустился в литературу. Да что, думаю, ведь не святые же горшки лепят. Предмет же по и сам по себе интересный, а если его обработать, так это выйдет просто роман. Пойдем-ка, Вот я и принялся… А сестрица, я думаю, давно уже нас с самоваром дожидает. Ей, бедной, тоже что-то не спалося в эту ночь. Впрочем, это с ней часто случается. Пойдем-ка, лучше это будет лучше литературы!
И действительно, старушка нас дожидала с чаем, только не в комнатах, а в садике, в летнем кабинете братца. Садик состоял заключал в себе несколько тощих фруктовых деревьев и дощатый чулан, приткнутый к соседнему забору. Это-то и был летний кабинет Ивана Максимовича.
Несмотря, однако ж, на нищету этого садика, в нем было так все уютно, так спокойно, что я невольно позавидовал бедному Ивану Максимовичу.
Напившись чаю под кустом разве[систой] цветущей бузины, мы Иван Максимович повел меня в свой кабинет. Усадил на дощатом обнаженном диване и ска[зал], вынимая из столика бумаги, сказал:
– Теперь мы в тиши уединения займемся литературою. Вот эти бумаги, – сказал он, откладывая в сторону несколько листов, мелко исписанных. – Эти бумаги принадлежат вам. Помните, вы просили меня когда-то собирать для вас все, касающееся истории, философии и поэзии нашего народа. Тут всего есть понемногу. Исторические сведения, касающиеся собственно города Прилук, сообщил мне покойник отец Илия Бодянский. А прочее я соб[ирал] записывал где попало, к вот это уже чистая литература, – говорил он, разбирая другие бумаги.
– Я описываю все случившееся с нашим музыкантом со дня его выезда в Петербург, со слов его же самого, только украшаю иногда слог на манер Марлинского (божественный писатель!). Даже и название даю моему рассказу вроде незабвенного Марлинского, т. е. «Музыкант, или Две сиротки». Помните Лизу и Наташу? Они у меня тоже играют немалую роль. Так с чего же нам начать? Он вам, верно, в письме своем описал все, хотя вкратце, по день прибытия своего на родину.
– Действительно все, – сказал я, – кроме обратного своего путешествия из столицы.
– То есть следования по этапам. Я так и думал, потому что и мне немало стоило труда выспросить у него некоторые подробности этого, можно сказать, живописного путешествия. – И Иван Максимович улыбнулся своей остроте. – Так я начну вам именно с путешествия.
– Уже вечерний солнца луч златил величественное и широкое ложе реки Луги (так начал читать Иван Максимович), когда мы перешли бесконечно длинный и разными вавилонами на сваях воздвигнутый мост через едва выглядывавшую из камышей реку Лугу, то лучезарный Феб уже скрылся за горизонтом в объятиях Фетиды. Но так как в полярных странах летние ночи бывают довольно ясны, то мы засветла еще вступили в город Лугу. Нас, разумеется, препроводили в острог… Но тут, знаете, картина не авантажная, – говорил Иван Максимович, – и потому-то я ее не описываю. По-моему, чисто изящного произведения не должны касаться картины грязные, хоть это теперь, к несчастию, вошло в моду. Но я все-таки люблю придержаться классического стиля. Да и где нам, старикам, переделывать себя.
Вот они (я вам буду простые происшествия рассказывать, а что коснется поэзии, то уже прочитаю), так вот они на другой день у этапного командира испросили позволение, потому что у них была дневка и к тому же день праздничный. Так вот они и испросили позволение (разумеется, предложивши ему часть заработок) пройтись по улицам с инструментами и дать несколько концертов.
Предприятие (несмотря на то, что город Луга, можно сказать, нарочито невеликий), предприятие их увенчалося полным успехом, так что, несмотря на значительную часть приобретения, отделенную ими командиру этапа, у них хватило пропитания до самых Великих Лук самого Порхова. Близ Порхова я описываю (по его же рассказу) длинную тонкую возвышенность, вроде циклопического вала, по которому тянется почтовая дорога почти до Порхова, потом самый Порхов и величественную Шелонь, на левом берегу которой высятся древние развалины замка.
На счастье их, в Порхов они пришли как раз на Духов день. Пошли по улицам на другой же день с музыкою, как и в Луге это сделали. Но только Порхов не Луга; тут их забросали гривенниками. Один приказчик какого-то мыловаренного завода Жукова (знаменитого табачного фабриканта) разом выкинул три цалковых. Им так повезло в Порхове, так, что они уже нанимали на каждом этапе лошадку с телегою для своей своих инструментов до самых Великих Лук. А из Великих Лук у них уже своя была лошадка, правда немудрая, но все-таки своя.
Так как они приближалися к стране постоянно голодной, то есть к Белоруссии, то, кроме инструментов ло[шадка?], от города до города [лошадка] везла за ними и порядочный запас печеного хлеба.
Трогательные картины вст[речались?] случалося ему видеть в сей убогой стране. Знаете, голод, нищета, разврат и гнусные сопутники разврата. Все это я описываю в назидательном тоне.
Так, например, когда они проходили чуть ли не Усвяты то, вместо того, чтобы арестантам подать милостыню, толпа мальчишек с толстыми коленами бросилась к арестантам и стала просить хлеба. А когда увидели, что им давали хлеб наши артисты, за мальчишками бросились и взрослые, и старики. Голод не знает стыда.
Пройдя страну сетования и плача, они вступили наконец в благословенные пределы нашей милой Малороссии. И наконец, в нашу скромную Прилуку. В тот же вечер сиде[ли] пили мы чай с нашим милым, дорогим музыкантом и дружески беседовали в этой самой беседке.
Теперь вот что я вам скажу. Вы з[наете?] извините меня: я человеко[бязанный?], знаете, обязанный службою.
– Сделайте милость, распоряжайтесь, как вам угодно, – сказал я ему.
– Я вот что сделаю, – говорил он. – Вы читайте мои Вы читайте мою рукопись Я схожу ненадолго в училище, а вы читайте мою рукопись. Тут вы встретите несколько подлинных писем Тараса Федоровича, в которых он изображает большею частию состояние души своей и прочие домашние обстоятельства. И еще знаете что: я забегу на станцию и скажу, чтобы принесли и ваши вещи сюда, и мы с вами так и прокочуем прокочуем до воскресенья, а в воскресенье и на ферму вместе. Bene? – прибавил он, сжимая мою руку.
– Benissimo, – отвечал я. И мы расстались. Рукопись, правду сказать, пугала меня, зато письма, в ней помещенные, меня чрезвычайно интересовали, а я и [?] потому я и принялся за нее.
Письма были вклеены в рукопись, а потому-то мне их не трудно было и отыскать. И первое из них такого содержания:
Примітки
То есть следования по этапам. – Етапом називалися: 1) пункт і приміщення («етапна тюрма») для ночівлі і днювання арештантів на шляху до місця призначення; 2) відстань між двома етапами (звичайно 15–25 верств); 3) партія заарештованих (20–60 чоловік у Європейській Росії, 60–100 – у Сибіру) з конвоєм. Система етапів існувала в Росії до Лютневої революції 1917 р.
Вавилони – звивини, криві або ламані лінії, примхливий візерунок.
…лучезарный Феб уже скрылся за горизонтом в объятиях Фетиды. – Тобто сонце сіло за морем. Феб (Аполлон) – син Зевса і богині Лето, один із найважливіших богів у грецькій міфології. Був спершу богом скотарства і землеробства, згодом – опікуном мистецтв і муз, богом сонця і світла (звідси його ім’я Феб – блискучий), Фетіда – в грецькій міфології морська богиня (дочка морського бога Нерея), дружина фессалійського володаря Пелея, мати Ахіллеса.
Луга – повітове місто Санкт- Петербурзької губернії (тепер районний центр Ленінградської області), розташоване на річці Луга. Через нього проходив поштовий Білоруський тракт. Шевченко проїжджав через Лугу в травні 1843 р., коли їхав з Петербурга в Україну, і в квітні 1847 р., коли його, заарештованого в справі Кирило-Мефодіївського братства, жандарми везли з України до Петербурга.
Порхов – повітове місто Псковської губернії (тепер районний центр Псковської області), через яке проходив поштовий Білоруський тракт. Шевченко був у Порхові проїздом у травні 1843 та квітні 1847 р.
Близ Порхова я описываю (по его же рассказу) длинную тонкую возвышенность… – Значна частина Порховського району вкрита горбами.
Шелонь – річка у Псковській і Новгородській губерніях (тепер у Псковській і Новгородській областях Російської Федерації), на якій стоїть Порхов.
…на левом берегу которой высятся древние развалины замка. – Йдеться про залишки фортеці XIV ст. біля Порхова.
Гривеник – срібна монета вартістю десять копійок.
…приказчик какого-то мыловаренного завода Жукова (знаменитого табачного фабриканта)… – Купець В. Г. Жуков був у ті часи найбільшим тютюновим промисловцем у Російській імперії.
«Он развил эту отрасль промышленности, распространил, усовершенствовал и довел до того, что делаемый в России табак стали выписывать за границу как лакомство» (Пушкарев И. Описание Санкт-Петербурга и уездных городов Санкт-Петербургской губернии. – Ч. 3. – С. 81).
…выкинул три цалковых. – Тобто три карбованці.
…к стране постоянно голодной, то есть к Белоруссии… – Через Білорусь Шевченко їхав 1829 р. з валкою П. В. Енгельгардта до Вільна, а також у травні 1843 та квітні 1847 р.
Усвяти – містечко Веліжського повіту Вітебської губернії (тепер Невельського району Псковської області Російської Федерації). Шевченко проїжджав через Усвяти в травні 1843 та у квітні 1847 р.