8

Тарас Шевченко

Следующее за этим письмо я не помещаю, потому что оно, кроме нелепых сплетен и самой гнусной клеветы, адресованной на имя Карла Великого, ничего в себе не заключает, а такие сказания вещи не должны иметь места в сказании о благороднейшем из людей. Несчастное его супружество кончилось полюбовной сделкой, т. е. разводом, за который он заплатил ей 13 000 рублей ассигнациями. Вот и весь интерес письма.

«Петербургского серенького лета как не бывало. На дворе сырая, гнилая осень, а в Академии нашей блистательная выставка. Что [бы] вам приехать взглянуть на ее? А я на вас бы полюбовался. По части живописи из ученических работ особенно замечательного ничего нет. Зато, кроме программы Петровского «Явление ангела пастухам». Зато скульпторы отличились – Рамазанов и Ставассер, особенно Ставассер. Он исполнил круглую статую молодого рыбака. И как исполнил! Просто прелесть, особенно выражение лица – живое, дыхание затаившее лицо, следя[щее] за движением поплавка. Я помню, когда статуя была еще в глине, Карл Павлович нечаянно зашел в кабинет Ставассера и, любуясь его статуею, посоветовал ему вдавить немного нижнюю губу рыбачк[а] рыбака. Он это сделал, и выражение изменилось. Ставассер готов был молиться на великого Брюллова.

О живописи вообще скажу вам, что для одной картины Карла Павловича стоило приехать из Китая, а не только из Малороссии. Чудо-богатырь за один присест и подмалевал, и кончил, и теперь угощает алчную публику своим дивным произведением. Велика его слава! И необъятен его гений!

Что мне вам про [себя] самого сказать? Получил первую серебреную медаль за этюд с натуры. Еще написал небольшую картину картину масляными красками. «Сиротка мальчик делится милостыней с собакою под забором». Вот и все. В продолжение лета постоянно занимался в классах и рано по утрам ходил с Йохимом на Смоленское кладбище лопухи и деревья рисовать. Я более и более влюбляюсь в Йохима. Мы с ним почти каждый день видимся, он постоянно посещает вечерние классы, хорошо сошелся с Карлом Павловичем, и часто бывают друг у друга. Иногда мы позволяем себе прогулки на Петровский и Крестовский острова с целью нарисовать черную ель или белую березу. Раза два ходили пешком в Парголово, и там познакомил я его со Шмидтами. Они летом живут в Парголове. Йохим чрезвычайно доволен этим знакомством. Да кто м[ожет] же не будет доволен семейством Шмидта!

Расскажу вам еще одно презабавное происшествие, недавно со мною случившееся. В одном этаже со мною поселился недавно какой-то чиновник с семейством. Семейство его – жена, двое детей и племянница, прекрасная девушка лет пятнадцати. Каким родом я узнал все эти подробности, я вам сейчас расскажу.

Вы помните хорошо вашу бывшую квартиру: из крошечной прихожей дверь отворяется на общий коридор. Однажды я отворяю эту дверь, и представьте мое изумление! Передо мною стоит прекрасная девушка, сконфуженная и раскрасневшаяся до ушей. Я по[клонился?] не знал, что сказать ей, и, с минуту помолчавши, поклонился, а она, закрыв лицо руками, убежала и скрылась в соседней двери. Я не мог понять, что бы это значило, и после долгих догадок и предположений пошел в класс. Работал я плохо; мне все мешала загадочная девушка. На другой день она [встретилась мне] на лестнице и вспыхнула, как и прежде; я тоже по-прежнему остолбенел. Через минуту она захохотала так детски, так прост[осердечно] чистосердечно, что я не утерпел и начал ей вторить. Чьи-то шаги послышались на лестнице и уняли наш смех. Она приложила палец к губам и убежала. Я тихо поднялся по лестнице и вошел в квартиру свою квартиру, еще больше озадаченный, чем в первый раз. Она мне покою не давал[а] несколько дней покою не давала. Я поминутно выходил в коридор в надежде встретить знакомую незнакомку, но она, если и выбегала на коридор, так то так быстро пряталась, что я не успевал ей кивнуть головою, а не то чтобы порядочно поклониться. В таком положении прошла целая неделя. Я уже начал было ее забывать. Только слушайте, что случилось. В воскресенье, часу в десятом утра, входит ко мне Йохим, и представьте себе отгадайте, кого он ввел за собою? Мою таинственную раскрасневшуюся красавицу.

– Я у вас вора поймал поймал вора, – говорил см[еяся] он смеяся.

При взгляде на загадочную шалунью я сам ка[к] сконфузился как сконфузился не меньше пойманного вора. Йохим это заметил и, выпуская руку красавицы, значите[льно] лукаво улыбнулся. Освобожденная красавица не исчезла, как н[ужно] можно было предполагать, а осталася тут же и, поправивши косыночку и косу, осмотрелася и проговорила: «А я думала, что вы как раз против дверей сидите и рисуете, а вы вон где, в другой комнате».

– А если бы против дверей он рисовал, тогда что бы? – сказал Йохим.

– Тогда бы я смотрела в дырочку, как они рисуют.

– Зачем в дырочку? Я уверен, что товарищ мой настолько вежлив, что позволит оставаться в комнате во время работы. – И я в подтверждение слов Йохима кивнул головою и предложил стул ре[звой?] стул гостье. Она, на мою вежливость не обратила обратив внимания, обратилась к стоявшему на станке недавно мною начатому портрету госпожи Соловой. Только что она начала приходить в восторг от нарисованной красавицы, как послышался резкий голос в коридоре:

– Где же это она пропала! Паша!! Гостья моя вздрогнула и побледнела. «Тетенька», – прошептала она и бросилась к дверям, у дверей остановилась и, приложа пальчик к губам, с минуту постояла и скрылась.

Посмеявшись этому оригинальному приключению, отправились мы с Йохимом к Карлу Павловичу.

Приключение это само по себе ничтожно, но меня оно как будто беспокоит, я оно у меня из головы не выходит, и я об нем постоянно думаю; Йохим иногда подтрунивает над моей задумчивостью, и мне это не нравится. Мне даже досадно, зачем он случился при этом приключении.

Сегодня я получил письмо от Штернберга. Он собирается в какой-то поход на Хиву и пишет, чтобы не ждать его к праздникам, как он прежде писал, в Петербург. Мне скучно без него ста[ло?]. Он для меня никем не заменимый. Михайлов уехал с к своему мичману в Кронштадт, и я уже более двух недель его не вижу. Прекрасный художник, благороднейший человек и, увы! самый безалаберный. На время его отсутствия я пригласил к себе, по рекомендации Фицтума, студента Демского. Скромный и бедн[ый] прекрасно образованный и, вдобавок, бедный молодой поляк. Он целый день проводит в аудитории, а по вечерам занимается со мною французским языком и читает Гиббона. Два раза в неделю по вечерам я хожу слушать в зало Вольного экономического общества слушать лекции физики профессора… Хожу еще, вместе с Демским, раз в неделю слушать лекции зоологии Ку[торги] профессора Куторги. Я У меня, как вы сами видите, даром время не проходит. Скучать совершенно некогда, а я все-таки скучаю. Мне чего-то недостает, а чего – я и сам не знаю. Карл Павлович теперь ничего не делает и почти дома не живет. Я с ним вижуся весьма редко, и то на улице. Прощайте, мой незабвенный, мой благодетель. Не обещаюсь вам писать вскоре: время у меня проходит скучно, монотонно – писать не о чем, и я не хотел бы, чтобы вы дремали над моими однообразными письмами так, как я теперь дремлю над этим посланием. Еще раз прощайте!»

«Я обманул вас. Не обещал вам писать вскоре, и вот не прошло еще и месяца после последнего моего послания, я опять принимаюсь за послание. Событие поторопило! Оно-то обмануло вас, а не я. Штернберг заболел в хивинском походе, и умный, добрый Даль посоветовал ему оставить военный лагерь и возвратиться восвояси, и он совершенно неожиданно явился передо мною 16 декабря ночью. Если бы я был один в комнате, то я принял бы его за видение и, разумеется, испугался бы; но мы были с Демским и переводили самую веселую главу из «Брата Якова» Поль де Кока. Следовательно, явление Штернберга мне показалось почти естественным явлением, хотя удивление и радость моя от этого нисколько не уменьшились. После первых объятий и лобзаний отрекомендовал я ему Демского, и как еще было только десять часов, то мы отправились в «Берлин» напиться чаю. Ночь, разумеется, прошла в расспросах и рассказах. А к На рассвете Штернберг изнемог и заснул, а я, дождавшись утра, принялся за его портфель, такую же полную, как и прошлого года он привез из Малороссии. Но здесь уже не та природа, не те люди. Хотя все так же прекрасно и выразительно, но совершенно все другое, кроме меланхолии, но это, может быть, отражение задумчивой души художника. Во всех портретах Ван-Дейка господствующая черта – благоро[дство] заду[мчивость?] ум и благородство, и это объясняется тем, что Ван-Дейк сам был благороднейший умница. Так и я толкую себе общую экспрессию прекрасных рисунков Штернберга.

О, если б вы знали, как весело, как невыразимо быстро и весело мелькают для меня теперь дни и ночи. Так весело, так быстро, что я не успеваю выучивать миньятюрного урока г. Демского, за что и грозит в[овсе] он вовсе от меня отказаться. Но, Боже сохрани, я д[о] себя до этого не доведу. Знакомства наши не уменьшились, не увеличились, все те же, но все они расцвели, так повеселели, что мне просто не сидится дома.

Хотя, правду вам сказать, дома у меня тоже не без прелести, не без очарования! Я говорю о соседке, о той самой воровке, что у дверей поймал Йохим. Что это за милое, невинное создание! Настоящий ребенок! И самый прекрасный, неиспорченный ребенок. Она ко мне каждый день несколько раз забежит, попрыгает, полепечет и выпорхнет, как птичка. Просит меня иногда рисовать ее портрет, но никак более пяти минут не высидит. Просто ртуть. Недавно понадобилась мне женская рука для дамского портрета. Я попросил ее подержать руку; она, как добрая, и согласилась. И что ж вы думаете? Секунды не подержит спокойно. Настоящий ребенок. Так я бился, бился и, наконец, должен был пригласить модель для руки.

Что же вы думаете? Только что я усадил модель и взял палитру в руки, вбегает соседка в комнату соседка, как всегда резвая, смеющаяся и, только что только увидела натурщицу, вдруг окаменела, потом зарыдала и, как тигренок, бросилась на нее. Я не знал, что и делать. По счастью, случилась у меня малиновая бархатная мантилья той самой дамы, с которой портрет я писал. Я взял мантилью и накинул ей на плечи. Она опомнилась, подошла к зеркалу, полюбовалась на себя с минуту, потом сбр[осила] бросила на пол мантилью, плюнула на нее и выбежала из комнаты. Я отпустил модель, и рука по-прежнему осталась неоконченною.

Три дня после этого происшествия не показывалась соседка в моей квартире. Если встречалась со мной в коридоре, то закрывала лицо руками и убегала в противуположную сторону. На четвертый день, только что я пришел из класса домой и начал приготовлять палитру, как входит соседка, скромная, тихая, я просто не узнавал ее. Молча обнажила по локоть руку, села на стул и приняла позицию изображаемой дамы. Я, как ни в чем не бывало, взял палитру, кисти и принялся за работу. Через час рука была окончена. Я рассыпался в благодарности за такую милую услугу. Но она хоть бы улыбнулась, встала, опустила рукав и молча вышла из комнаты. Меня это за[дело], признаюся вам, задело за живое, и я теперь ломаю голову, как восстановить мне прежнюю гармонию.

Так прошло еще несколько дней, гармония начала видимо восстановляться. Она уже не бегала от меня в коридоре, а иногда даже и улыбалась. Я уже начинал надеяться, что вот-вот дверь растворится и влетит моя птичка красноперая. Дверь, однако ж, не растворялась и птичка не показывалась. Я начинал беспокоиться и придумывать силок для коварной птички. И когда рассеянность моя стала делаться несносною не только мне самому, но и добрейшему Демскому, в это самое время, как ангел с неба, приезжает Ш[тернберг] является ко мне Штернберг из киргизской степи.

Теперь я живу совершенно одним Штернбергом и для одного Штернберга, так что если б соседка не попадалась мне иногда в коридоре, то, может быть, я бы и совсем ее забыл. Ей ужасно хочется забежать ко мне, но вот горе: Штернберг постоянно дома, а если уходит со двора, то и я с ним ухожу. На празднике она, однако ж, не утерпела, и так как нас по вечерам дома не бывает, то она замаскировалася днем и прибежала к нам. Я притворился, что не узнаю ее. Она долго вертелася и всячески старалася показать, чтобы я узнал ее, но я упорно стоял на своем. Наконец, она не вытерпела, подошла ко мне и почти вслух сказала: «Несносные! ведь это я!» – «А когда вы, снимите маску, – сказал я шепотом, – тогда узнаю, кто вы!» Она немного замялася, потом сняла маску, и я отрекомендовал ей Штернберга.

С того дня у нас пошло все по-прежнему. С Штернбергом она не церемонится точно так же, как и со мною. Мы ее балуем разными лакомствами и обращаемся с нею, как добрые братья с родною сестрою.

– Кто она такая? – однажды спросил у меня Штернберг. Я не знал, что отвечать на этот внезапный вопрос. Мне никогда и в голову не приходило спросить ее об этом.

– Должно быть, или сирота, или дочь самой беспечной матери, – продолжал он. – Во всяком случае она жалка. Умеет ли она хоть грамоте?

– И этого не знаю, – отвечал я нерешительно.

– Ну[жно] Давать бы ей читать что-нибудь. Все бы голова не совсем была праздна. А кстати, узнай, если она читает, то я ей подарю весьма моральную и мило изданную книгу. Это «Векфильдский священник» Гольдсмита. Прекрасный перевод и прекрасное издание. – А минуту спустя продолжал он, обращаясь ко мне с улыбкою: – Ты замечаешь, я сегодня чувствую себя в припадке морали. Например, вопрос такого роду: чем могут кончиться визиты этой наивной резвушки?

По мне пробежала легонькая дрожь. Но я сейчас же оправился и отвечал: «Я думаю, ничем».

– Дай Бог, – сказал он и задумался.

Я всегда любуюся его благородной, детски-беззаботной физиономией. Но теперь эта милая физиономия мне показалася совсем не детской, а созревшей и прочувствовавшей на свою долю физиономией. Не знаю почему, но мне невольно на мысль пришла Тарновская, и он как бы подстерег мою мысль, посмотрел на меня и глубоко вздохнул.

– Береги ее, мой друг! – сказал он. – Или сам берегись ее. Как ты сам себе чувствуешь, так и делай. Только помни и никогда не забывай, что женщина – святая, неприкосновенная вещь и вместе так обольстительна, что никакая сила воли не в силах противустать этому обольщению. Кроме только чувства чистейшего верного благородства самой возвышенной евангельской любви. Оно одно только может защитить ее от позора, а нас от вечного упрека. Вооружись же этим прекрасным чувством, как рыцарь железным панцырем, и иди смело на врага. – Он на минуту замолчал. – А я страшно постарел с прошлого года, – сказал он улыбаясь. – Пойдем лучше на улицу, в комнате что-то душно кажется.

Долго молча мы ходили по улице, молча возвратились на квартиру и легли спать.

Поутру я ушел в класс, а Штернберг остался дома. В одиннадцать часов я прихожу домой и что же вижу? Вчерашний профессор морали нарядил мою соседку в бобровую татарскую ш[апочку] с бархатным верхом с золотою кистью татарскую шапочку и какой-то красный шелковый, татарский же, шугай, и сам, надевши башкирскую остроконечную шапку, наигрывает на гитаре качучу, а соседка, что твоя Тальони, так и отделывает соло.

Я, разумеется, хоть бы только всплеснул руками, а они хоть бы тебе глазом повели – продолжают себе качучу, как ни в чем не бывало. Натанцевавшись до упаду, она сбросила шапочку, шугай и выбежала в коридор, а моралист положил гитару и захохотал как сумасшедший. Я долго крепился, но наконец не вытерпел и так чистосердечно завторил, что примо заглушил. Нахохотавшись досыта до упаду, уселись мы на стульях один против другого, и, с минуту помолчав, он первый заговорил:

– Она самое увлекательное создание. Я хотел было нарисовать с нее татарочку, но она не успела нарядиться, как принялася танцовать качучу, а я, как ты видел, не утерпел и вместо карандаша и бумаги схватил гитару, и остальное ты знаешь. Но вот чего ты не знаешь. До качучи она рассказала мне свою историю, разумеется без подробностей лаконически, да подробности едва ли она и сама знает, но все-таки, если б не эта проклятая шапка, она бы не остановилась на половине рассказа, а то увидела шапку, схватила, надела – и все забыто. Может быть, она с тобою будет разговорчивее, выспроси у нее хорошенько. Ее история должна быть самая драматическая история. Отец ее, говорит она, умер в прошлом году в Обуховской больнице.

В это время дверь растворилась, и вошел давно не виданный Михайлов, а за ним удалый мичман. Михайлов без дальних околичностей предложил нам завтрак у Александра. Мы переглянулися с Штернбергом и, разумеется, согласились. Я заикнулся было насчет класса, но Михайлов так неистово захохотал, что я взялся за шляпу молча надел шляпу и взялся за ручку двери.

– А еще хочет быть художником! Разве в классах образуются истинные великие художники? – торжественно произнес неугомонный Михайлов. Мы согласились, что лучшая школа для художника – таверна, и в добром согласии отправились к Александру.

У Полицейского моста мы встретили Элькана, прогуливающегося с каким-то молдаванским бояром и разговаривающего на его молдаванском наречии. Мы взяли и его с собой. Странное явление этот Элькан. Как Мизофанти, он говорит на всех языках с наречиями Нет языка, на котором бы он не говорил. Нет общества, в котором бы он не встречался, начиная от нашей братии и оканчивая графами и князьями. Он, как сказочный волшебник, везде и нигде. И на Английской набережной, у конторы пароходства – приятеля за границу провожает, и в конторе дилижансов или даже у Средней рогатки – тоже провожает какого-нибудь задушевного москвича, и на свадьбе, и на крестинах, и на похоронах, и все это в продолжение одного дня, который он заключает присутствием своим во всех трех театрах. Настоящий Пинетти. Его иные остерегаются, как шпиона, но я в нем не вижу ничего похожего на подобное создание. Он, в сущности, неумолкаемый говорун и добрый малый и вдобавок плохой фельетонист. Его еще в шутку называют Вечным Жидом, и этот титул ему [?] к лицу это он сам находит для себя чр[езвычайно] это он сам находит для себя приличным.

Он со мною иначе не говорит как по-французски, за что я ему весьма благодарен, это для меня хорошая практика.

Вместо завтрака у Александра мы плотно пообедали и разошлися восвояси. Михайлов и мичман у нас переночевали и поутру уехали в Кронштадт. Святки прошли у нас быстро, значит весело. Карл Павлович велит мне приготовляться к конкурсу на вторую золотую медаль. Не знаю, что-то будет? Я так мало еще учился. Но с Божиею помощию попробуем. Прощайте, мой незабвенный благодетель. Не имею вам ничего сказать более».

Примітки

На дворе сырая, гнилая осень, а в Академии нашей блистательная выставка. – Йдеться, очевидно, про традиційну трирічну академічну виставку, яка відкрилась у вересні 1839 р. в залах Академії мистецтв. Тут вперше експонувалися два портрети роботи Т. Г. Шевченка, виконані акварельними фарбами [Указатель художественных произведений, выставленных в залах Императорской Академии художеств. – СПб., 1839. – С. 4].

«Явление ангела пастухам» – картина художника П. С. Петровського, експонувалася на академічній виставці 1839 р., за неї художник того ж року одержав першу золоту медаль. Картина належала музею Академії мистецтв, 1930 р. передана Череповецькому краєзнавчому музею.

Зато скульпторы отличились – Рамазанов и Ставассер… – На академічній виставці 1839 р. експонувалися твори Миколи Олександровича Рамазанова (1815–1867) – «Фавн з козеням», «Мілон Кротонський» та барельєф «Святки»; Петра Андрійовича Ставассера (1816–1850) – «Хлопчик, який вудить рибу». Ці скульптори за свої роботи тоді одержали перші золоті медалі.

…для одной картины Карла Павловича стоит приехать из Китая, а не только из Малороссии. – На цій же виставці експонувалася картина К. П. Брюллова «Розп’яття» (1837–1838, олія), тепер зберігається в Російському музеї (Санкт-Петербург).

Получил первую серебреную медаль за этюд с натуры. Еще написал небольшую картину масляными красками «Сиротка мальчик делится милостыней с собакою под забором». – За рисунок з натури «Два натурники» Шевченко одержав срібну медаль другого ступеня 29 квітня 1839 р.; за картину, названу в документі «Хлопчик жебрак дає хліб собаці», також одержав срібну медаль другого ступеня 27 вересня 1840 р. [див.: Шевченко Тарас: Документи та матеріали до біографії. – С 20, 27]. Обидва твори не знайдені.

…рано по утрам ходили с Йохимом на Смоленское кладбище лопухи и деревья рисовать. – У Національний музей Тараса Шевченка нині зберігаються рисунок Шевченка «Куток Смоленського кладовища» (1840, олівець, сепія) та етюди рослин (1840–1841, олівець). Рисунок «Верби на Смоленському кладовищі» Шевченко виконав після заслання (не знайдений).

Петровський острів – один з чотирьох островів Петербурзької (тепер Петроградської) сторони. До заснування Санкт-Петербурга називався Столбовим. Назву Петровський дістав на початку XVIII ст., коли був власністю Петра І.

Парголово – північне передмістя Петербурга.

Паша – Прототипом персонажа твору дослідники вважають Марію Яківну Європеус [див.: Жур П. Шевченківський Петербург. – С. 79, 173–174; Шевченківський словник. – К., 1978. – Т. 1. – С 214] та припускають, що вона зображена на акварелі Шевченка «Жінка в ліжку» (1839–1840) та на «Портреті жінки в намисті» (1840). Обидва твори в Національний музей Тараса Шевченка [Повесть Тараса Шевченко «Художник». Иллюстрации, документы. – С. 255, 346, 347].

…недавно мною начатому портрету госпожи Соловой. – Мається на увазі, очевидно, Наталія Андріївна Петрово-Соловово, уроджена княжна Гагаріна (1815–1893), відома на той час петербурзька красуня. У мемуарній літературі її називали Соловою [див.: Русский архив. – 1901. – Кн. 1. – С. 492; Кн. 3. – С. 402].

Сегодня я получил письмо от Штернберга. Он собирается в какой-то поход на Хиву… – У листопаді 1839 р. почався похід на Хіву, який очолював В. О. Перовський, командуючий Оренбурзьким Окремим корпусом. В. І. Штернберг приєднався як волонтер до одного з військових загонів, але в зв’язку з тяжким станом здоров’я змушений був повернутися і виїхати до Петербурга.

…хожу в зало Вольного экономического общества слушать лекции физики профессора… – Безплатні загальнодоступні лекції вчених читалися в залі «Вільного економічного товариства», приміщення якого знаходилося на розі Невського проспекту та Адміралтейської площі. У тексті Шевченко замість прізвища професора фізики, лекції якого слухав його герой, поставив крапки. Лекції тоді там читав відомий фізик Еміль Христіанович Ленц (1804–1865), професор Петербурзького університету.

…слушать лекции зоологии профессора Куторги. – Куторга Степан Семенович (1805–1861) – російський учений, природознавець, з 1837 р. професор Петербурзького університету [Аналіз цих природознавчих лекцій див. у статті: Масич И. М. К вопросу о мировоззрении Т. Г. Шевченко // Философские науки. – 1973. – № 6].

…он совершенно неожиданно явился передо мною 16 декабря ночью. – В «Художественной газете» [1840. – 15 марта. – № 6. – С. 27] зазначається, що Штернберг повернувся з Оренбурга у січні 1840 р.:

«В генваре сего года возвратился в Санктпетербург наш известный художник В. И. Штернберг […]. Время, проведенное Штернбергом в Оренбурге, не было потеряно; это доказывает его портфель, наполненная множеством прелестных эскизов акварелью и рисунков карандашом, знакомящих с природою, домашним бытом и физиогномиею жителей Оренбурга».

У цей час Шевченко був хворим і мешкав у майстерні Ф. П. Пономарьова, і лише у березні 1840 р. Шевченко і Штернберг оселилися разом на 11-й лінії Васильєвського острова в будинку Йогана Донерберга [див.: Жур П. Шевченківський Петербург. – С. 88–96]. У цей час Штернберг намалював олівцем кілька портретів Шевченка і шаржові рисунки «Шевченко з ковдрою» та «Замість чаю ми поголились» (зберігаються в Національний музей Тараса Шевченка), а також офорт «Кобзар з поводирем», вміщений як фронтиспіс у «Кобзарі» Шевченка 1840 р. У цьому виданні Шевченко присвятив йому поему «Іван Підкова». Пізніше присвята знята.

Это «Векфильдский священник» Гольдсмита. – Йдеться про роман англійського письменника Олівера Гольдсміта (1728–1774), написаний 1766 р.; неодноразово видавався російською мовою.

…красный шелковый, татарский же, шугай – верхній короткополий старовинний жіночий одяг з рукавами.

…умер в прошлом году в Обуховской больнице. – Обухівська міська лікарня на березі річки Фонтанки (біля Обухівського мосту), заснована 1784 р., тепер Військово-морська медична академія.

…на Английской набережной… – Йдеться про частину набережної Неви, що простягається від Адміралтейської набережної до Ново-Адміралтейського каналу. У XVIII ст. мала назву Нижня, оскільки була розташована в районі нижньої течії Неви, потім Галерна (недалеко знаходилася галерна верф). У XIX ст., в зв’язку з тим що тут знаходилося англійське посольство, дістала назву Англійської набережної.

Настоящий Пинетти… – Пінетті – ілюзіоніст, який гастролював у Росії в 30–40-х роках XIX ст.

Его еще в шутку называют Вечным Жидом… – Вічний Жид – герой середньовічного переказу про єврея Агасфера, приреченого на довічні мандри за те, що відмовився допомогти Ісусу нести хрест, з яким він ішов на розп’яття. Цей мотив використовували в своїх творах Гете, Н. Ленау, В. А. Жуковський, Ежен Сю.