6

Тарас Шевченко

Первые письма его однообразны и похожи на подробный и монотонный дневник школьника. И только для меня они м[огли?] интересны, ни для кого больше. В последующих у[же] последующих письмах начали проявляться и склад, и грамотность, а иногда и содержание, как, например, его девятое письмо.

«Сегодня ча[су], в десятом часу утра, свернули мы на вал картину распятия Христова и н[атурщики?] с натурщиками отправили в лютеранскую Петропавловскую церковь. Карл Павлович поручил мне сопровождать ее до самой церкви. Через четверть часа он и сам приехал; при себе велел натянуть опять на раму и поставить на место. Так как она не была еще покрыта лаком, то издали и не показывала ничего, кроме темного матового пятна. После обеда пошли мы с Михайловым и покрыли ее лаком.

Вскоре пришел и Карл Павлович; сначала сел он на передней скамейке; недолго посидевши, он перешел на самую последнюю. Тут и мы подошли к нему и тоже сели. Долго он сидел молча и только изредка проговаривал: «Вандал! Ни одного луча свету на алтарь. И для чего им картины? Вот если бы! – сказал он, обращался к нам и показывая на арку, разделяющую церковь. – Если бы во всю величину этой арки написать картину «Распятие Христа», то это была бы картина, достойная Богочеловека».

О, если бы хоть сотую, хоть тысячную долю мог я передать вам того, что я от него тогда слышал! Но вы сами знаете, как он говорит. Его слова невозможно положить на бумагу, они окаменеют. Он тут же сочинил эту колоссальную картину со всеми мельчайшими подробностями, написал и на место поставил. И какая картина! Николая Пуссена «Распятие» – просто суздальщина. А про Мартена и говорить нечего.

Долго он еще фантазировал, а я слушал его с благоговением; потом надел шляпу и вышел, а вслед за ним и я с Михайловым. Проходя мимо статуй П[етра] апостолов Петра и Павла, он сказал проговорил: «Куклы в мокрых тряпках! А еще с Торвальдсена!» Проходя мимо магазина Дациаро, он вмешался в толпу зевак и остановился у окна, увешанного илюмин[ованными] раскрашенными французскими литографиями. «Боже мой! – подумал я, глядя на него. – И это тот самый гений, который сейчас только так высоко парил в области прекрасного искусства, теперь любуется приторными красавицами Гревидона! Непонятно! А между прочим, правда».

Сегодня в первый раз я не был в классе, потому что Карл Павлович не пустил меня, усадил нас с Михайловым за шашки двоих против себя одного и проиграл нам коляску на три часа. Мы поехали на острова, а он остался дома дожидать нас ужинать.

Р. S. Не помню, в прошедшем письме писал ли я вам, что я в сентябрьский третной экзамен переведен в натурный класс за «Бойца» № первым.

Если бы не вы, мой незабвенный, и через год меня бы не перевели в натурный класс. Т[еперь?] Я начал посещать анатомические лекции профессора Буяльского. Он теперь читает остов. И тут вы причина, что я знаю наизусть остов. Везде и везде вы, мой единственный, мой незабвенный благодетель. Прощайте.

Всем существом моим преданный вам

N. N.»

Я намерен досказать его историю собственными его письмами, и это будет тем более интересно, что в его письмах часто он в своих письмах он часто описывает занятия и почти вседневную до[машнюю] вседневный домашний быт Карла Великого Павловича, которого он был и любимым учеником, и товарищем. Для будущего биографа К. Брюллова я со временем издам все его письма, а теперь помещу только те, которые непосредственно касаются его занятий и развития на поприще х[удожества?] искусства и развития его внутренней высоконравственной жизни.

«Вот уже октябрь месяц в исходе, а Штернберга все нет как нет. Я не знаю, что мне делать с квартирою. Она меня не обременяет, я плачу за нее пополам с Михайловым. Я почти безвыходно нахожусь у Карла Павловича, только ночевать прихожу домой, а иногда и ночую у него. А Михайлов и на ночь домой не приходит. Бог его знает, где он и как он живет? Я с ним встречаюся только у Карла Павловича да иногда в классах. Он очень оригинальный, доброго сердца человек. Карл Павлович предлагает мне совсем к нему перейти жить, но мне и совестно, и, боюся вам сказать, мне кажется, что я свободнее при своей квартире, а во-вторых, мне ужасно хочется хоть несколько месяцев прожить вместе с Штернбергом, как потому собственно, что вы мне так советовали. А вы мне дурного не посоветуете.

Карл Павлович чрезвычайно прилежно работает над копиею с картины Доменикино «Иоанн Богослов». Копию эту заказала ему Академия художеств. Во время работы я читаю. У него порядочная своя библиотека, но совершенно без всякого порядка; несколько раз мы принимались дать ей какой-нибудь толк, но только все безуспешно. Впрочем, недостатка в чтении нет. Карл Павлович обещался Смирдину нарисовать сделать рисунок для его «Сто литераторов», и он снабжает нас к[нигами] служит ему всею своей библиотекою. Я прочитал уже почти все романы Вальтер Скотта и теперь читаю «Историю крестовых походов» Мишо.

Мне она нравится лучше всех романов, и Карл Павлович то же говорит. Я начал[?] начертил эскиз, как Петр Пустынник ведет свою ведет толпу первых крестоносцев через один из германских городков, придерживаясь манеры и костюмов Реча. Показал Карлу Павловичу, и он мне строжайше запретил брать сюжеты из чего бы то ни было, кроме Библии, древней греческой и римской истории. «Там, – сказал он, – все простота и изящество. А в средней истории – безнравственность, у[родство] и уродство». И у меня теперь на квартире, кроме Библии, ни одной книги нет. ««Анахарсиса Путешествие Анахарсиса» и «Историю Греции» Гилиса я читаю у Карла и для Карла Павловича, и он всегда слушает с одинаковым удовольствием.

О, если бы вы видели, с каким вниманием, с какой з[адушевною] сердечною любовию кончает он свою копию! Я просто благоговею перед ним, да и нельзя иначе. Но что значит волшебное, магическое действие оригинала! Или это просто предубеждение, или время так очаровательно стушевало эти краски, или Доменикино… Но нет, это грешная мысль. Доменикино никогда не мог быть выше нашего божественного Карла Павловича. И[ногда] Мне иногда хочется, чтобы скорее унесли оригинал.

Как-то раз за ужином зашла речь о копиях, и он сказал, что ни в живописи, ни в скульптуре он не допускает истинной копии, т. е. воссоздания. А что в словесной поэзии он знает одну-единственную копию – это «Шильонский узник» Жуковского. И тут же прочитал его наизусть. Как он чуд[есно?] дивно стихи читает, ей-богу, лучше Брянского и Каратыгина.

Кстати о Каратыгине. На днях случайно зашли мы в Михайловский театр. Давали «Тридцать лет, или Жизнь игрока» – пересоленная драма, как он выразился. Между вторым и третьим [актом] он ушел за кулисы и одел Каратыгина для роли нищего. Публика бесновалась, сама не знала отчего! Что значит костюм для хорошего актера.

Тальони уже приехала в Петербург и вскоре начнет свои волшебные полеты. Он, однако ж, что-то ее не жалует. Ах, если бы скорее Штернберг приехал! Я не видавши полюбил его. Карл Павлович для меня слишком колоссален и, несмотря на его доброту и ласки, мне иногда кажется, что я один. Михайлов прекрасный и благородный товарищ, но ничем не увлекается, ничто никакая прелесть его никакая прелесть его, кажется, не чарует; а может быть, я его не понимаю. Прощайте, мой незабвенный благодетель».

«Я в восторге! Давно и так нетерпеливо ожидаемый мною Штернберг наконец приехал! И как внезапно, нечаянно. Я испугался и долго не верил своим глазам; думал, не видение ли. Я же в то время компоновал эскиз «Иезекииль на поле, усеянном костями». Это было ночью, часу во втором. Вдруг двери растворяются, – а я как я углубился в «Иезекииля» и двери забыл запереть на ключ, – двери растворяются, и является в шубе и в теплой шапке фигура человеческая фигура. Я сначала испугался и сам не знаю, как проговорил: «Штернберг!» – «Штернберг», – отвечал он мне, и я не дал ему шубу снять, принялся целовать его, а он отвечал мне тем же. Долго мы молча любовались друг другом, наконец, он вспомнил, что ямщик у ворот дожидается, и пошел к ямщику, а я к дворнику – просить перенести вещи в квартиру. Когда все это было сделано, мы вздохнули свободно. И странно. Мне казалося, что я вижу встретил старого знакомого или, лучше сказать, вижу вас самих перед собою. Пока я расспрашивал, а он рассказывал, где и когда он вас видел, о чем говорили и как рассталися, пока все это было, и ночь минула. И мы тогда только рассвет заметили, когда увидели от подсвечника упавшую ярко-голубую тень.

– Теперь, я думаю, можно и чаю напиться, – сказал он.

– Я думаю, можно, – отвечал я. И мы пошли в «Золотой якорь».

После чая уложил я его спать, а сам пошел сказать о моей радости Карлу Павловичу, но он тоже спал. Делать нечего, я вышел на набережную и не успел пройти несколько шагов, вс[третил] как встретил Михайлова, тоже, кажется, всю ночь не спавшего; он шел с каким-то господином в т[еплом] в пальто и в очках.

– Лев Александрович Элькан, – сказал Михайлов, указывая на господина в очках. Я сказал свою фамилию, и мы пожали друг другу руку. Потом я сказал Михайлову о приезде Штернберга, и господин в очках обрадовался, как своему прибытию давно жданного друга.

– Где же он? – спросил Михайлов.

– У нас на квартире, – отвечал я.

– Спит?

– Спит.

– Ну, так пойдем в «Капернаум», там, верно, не спят, – сказал Михайлов. Господин в очках в знак согласия кивнул головою, и они, взявшись под руки, пошли, и я вслед за ними. Проходя мимо квартиры Карла Павловича, я заметил в окне голову Лукьяна, из чего и заключил, что Карл Павлович маэстро уже встал. Я простился с Михайловым и Эльканом и пошел к Карлу Павловичу нему. В коридоре я [встретил его] с свежей палитрой и чистыми кистями, поздоровался с ним и возвратился назад. Теперь я не только вслух, и про себя читать был не в состоянии. Походивши немного по набережной, я пошел на квартиру. Штернберг еще спал; я тихонько сел на стуле против его постели и любовался его детски-непорочным лицом.

Потом взял карандаш и бумагу и принялся рисовать спящего вашего, а следовательно, и моего друга. Сходство и выражение вышло порядочное для эскиза, и только я око[нчил] очертил всю фигуру и назначил складки одеяла, как Штернберг проснулся и поймал меня на месте преступления. Я сконфузился; он это заметил и засмеялся самым чистосердечным смехом. «Покажите, что вы делали?» – сказал он вставая. Я показал; он снова засмеялся и до небес расхвалил мой рисунок. «Я когда-нибудь отплачу вам тем же», – сказал он и на[чал] смеясь. И, вскочив с постели, умылся и нача[л] смеясь. И, вскочив с постели, умылся и, развязавши чемодан, начал одеваться. Из чемодана, из-под белья, вынул он толстую портфель и, подавая ее мне, сказал: «Тут все, что я сделал прошлого лета в Малороссии, кроме нескольких картинок масляными красками и акварелью. Посмотрите, если время позволяет, а мне нужно кое-куда съездить. До свидания! – сказал он, подавая мне руку. – Не знаю, что сегодня в театре. Я ужасно за ним соскучился. Пойдемте вместе в театр». – «С большим удовольствием, – сказал я, – только вы зайдите за мною в натурный класс». – «Хорошо, зайду», – сказал он уже за дверями.

Если бы не пришел за мною Лукьян от Карла Павловича, мне обед и на мысль не пришел[бы], мне даже досадно было, что для обеда лукьяновского ростбифа я должен был оставить портфель Штернберга. За обедом я сказал Карлу Павловичу о моем счастии, и он пожелал его видеть. Я сказал ему, что мы условилися с ним быть в театре. Он изъявил желание сопутствовать нам, если дают что-нибудь порядочное. К счастию, в тот день на Александрийском театре давали «Заколдованный дом». Ка[рл] В конце класса Карл Павлович зашел в класс, взял меня и Штернберга с собою, усадил в свою коляску, и мы поехали смотреть Людовика XI. Так кончился первый день. На второй день поутру Штернберг взял свою п[ортфель?] толстую портфель, и мы отправились к Карлу Павловичу. Он был в восторге от вашей однообразно-разнообразной р[одины] , как он выразился, родины и от задумчивых земляков ваших, так прекрасно-верно переданных Штернбергом.

И какое множество рисунков, и как все прекрасно. На кро[хотном] маленьком лоскутке серенькой оберточной бумаги проведена горизонтально линия, на первом плане ветряная мельница, пара волов около телеги, наваленной мешками. Все это не нарисовано, а только намекнуто, но какая прелесть! Очей не отведешь. Или под тенью развесистой вербы над водою у самого берега беленькая, соломой крытая хатка вся отразилася в воде, как [в] зеркале. Под хаткою старушка, а на воде утки плавают. Вот и вся картина, и какая полная, живая картина!

И таких картин или, лучше сказать, животрепещущих очерков полна портфель Штернберга. Чудный, бесподобный Штернберг! Недаром его поцеловал Карл Павлович.

Невольно вспомнил я братьев Чернецовых; они недавно возвратились из путешествия по Волге и приносили Карлу Павловичу показать свои рисунки: огромная кипа ватманской бумаги, по-немецки аккуратно перышком исчерченная. Карл Павлович взглянул на несколько рисунков и, закрывши портфель, сказал, разумеется, не братьям Чернецовым: «Я здесь не только матушки Волги, и лужи порядочной не надеюсь увидеть». А в одном эскизе Штернберга он видит всю Малороссию. Ему так понравилась ваша родина и унылые физиономии ваших земляков, что он сегодня за обедом построил уже себе хутор на берегу Днепра, близ Киева, со всеми угодиями в самой очаровательной декорации. Одно, чего он боится и чего никак устранить от себя не может, – это помещики, или, как он называет их, феодалы-собачники.

Он совершенное дитя, со всею прелестию дитя.

И сегоднишный день мы заключили спектаклем; давали Бра[тьев] Шиллеровых «Разбойников». Оперы почти не существует, изредка появится или «Роберт», или «Фенелла». Балет или, лучше сказать, Тальони все уничтожила. Прощайте, мой незабвенный благодетель».

Примітки

А зимой приедет к нему Штернберг, который был тогда в Малороссии… – В Україну художник Василь Іванович Штернберг (1818–1845) їздив улітку 1836, 1837 та 1838 рр. [див.: Стасов В. В. Живописец В. И. Штернберг // Статьи и заметки. – М., 1954. – С. 302–303].

…лютеранскую Петропавловскую церковь. – Йдеться про лютеранську церкву св. Петра і Павла на Невському проспекті.

…у одного общего знакомого нашего в Прилуцком уезде… – Недалеко від Прилук, у селі Качанівці, був маєток Григорія Степановича Тарновського (1788–1853), українського поміщика, почесного вільного спільника Петербурзької Академії мистецтв. У 1839 р. В. І. Штернберг познайомив його з Шевченком у Петербурзі, де Тарновський проживав узимку. Гостюючи 1843 р. у Качанівці, Шевченко спостерігав поміщицький побут, був свідком розбещеності й аморальності «малоросійського аристократа», змалював його під іменем поміщика Арновського у повісті «Музыкант».

…свернули мы на вал картину распятия Христова… – Картина К. Брюллова «Розп’яття» виконана олією 1838 р. Експонувалася в Академії мистецтв 1839 р., тепер – у Російському музеї (Санкт-Петербург).

…пошли мы с Михайловым и покрыли ее лаком. – Михайлов Григорій Карпович (1814–1867) – російський художник, учень О. Г. Венеціанова і К. П. Брюллова, автор картин, портретів, інтер’єрів, товариш Шевченка по Академії мистецтв, мешкав разом з Шевченком у будинку Арене на 7-й лінії Васильєвського острова в 1839 р. [див.: Жур П. Шевченківський Петербург. – С 80–83].

Николая Пуссена «Распятие» – просто суздальщина. – Очевидно, йдеться про картину Пуссена «Зняття з хреста» (близько 1630 р.). Зберігається в Ермітажі.

В Суздалі існували ремісничі артілі іконописців-богомазів. Суздальщиною Шевченко називав твори низької художньої якості.

Проходя мимо магазина Дациаро… – крамниця Даціаро на Невському проспекті (в будинку Греффа), де продавалися картини та мистецьке приладдя.

…любуется приторными красавицами Гревидона! – Греведон П’єр-Луї (1776–1860) – французький художник і літограф. У 1804–1812 рр. жив у Росії.

…я в сентябрьский третной экзамен переведен в натурный класс за «Бойца» № первым. – Сам Шевченко у вересні, жовтні та грудні 1838 р. був присутнім на екзаменах у класі «гіпсових фігур» («фігурному»), № 1, тобто найвищий бал за виконаний рисунок, він одержав 4 жовтня 1838 р. [див.: Т. Г. Шевченко: Документи та матеріали до біографії. – С. 16–17]. Очевидно, це був рисунок з гіпсового зліпка античної статуї Агасія Ефеського «Боєць» (І ст. до н. е.), або «Боргезький боєць», як його називають за колишнім місцем зберігання в галереї Боргезе в Римі, тепер – у Луврі (Париж).

Я начал посещать анатомические лекции профессора Буяльского. – Шевченко почав слухати лекції з пластичної анатомії в Академії мистецтв професора Медико-хірургічної академії Іллі Васильовича Буяльського (1789–1866) з січня 1841 р. [див.: Тарас Шевченко: Документи та матеріали до біографії. – С. 35]. У класі, де навчався Шевченко, І. В. Буяльський прочитав курс короткої загальної анатомії та остеології протягом січня–червня 1841 р. Вивчення м’язів на препарованих трупах і малювання з них велося взимку 1842 р. (Шевченко Т. Повн. зібр. творів: У 10 т. – Т. 7. – С. 31, № 276). На лекціях Буяльського Шевченко виконав два малюнки: «На лекції з остеології» (1841, олівець, Інститут літератури ім. Т. Г. Шевченка НАН України, відділ рукописів, ф. 1, № 106) та «Анатомічний малюнок» (1841–1842, акварель, НМТШ).

Вот уже октябрь месяц в исходе, а Штернберга все нет как нет. – З останньої подорожі в Україну в 1838 р. В. І. Штернберг повернувся до Петербурга десь наприкінці вересня. 30 вересня 1838 р. на засіданні ради Академії мистецтв розглянуто картину Штернберга «Освячення пасок», за яку він одержав золоту медаль [див.: Петров П. Н. Сборник материалов для истории Академии художеств. – СПб., 1865. – Ч. 2. – С. 373].

Карл Павлович чрезвычайно прилежно работает над копиею с картины Доменикино «Иоанн Богослов». – Над копією з картини Доменіко Цамп’єрі «Апостол Іоан Богослов» К. П. Брюллов працював 1838 р., а 1839 р. ця копія експонувалася на осінній виставці в Академії мистецтв. Тепер вона зберігається в Краснодарському художньому музеї.

Карл Павлович обещался Смирдину сделать рисунок для его «Сто литераторов». – У виданні «Сто русских литераторов», яке здійснювалося заходом Олександра Пилиповича Смірдіна (1795–1857), видавця та власника книжкової крамниці (з бібліотекою) на Невському проспекті в Петербурзі, вміщені гравюри з рисунків К. П. Брюллова до творів О. І. Сенковського «Превращение голов в книги» (СПб., 1839. – Т. 1) та О. С. Шишкова «Воспоминание о моем приятеле» (СПб., 1841. – Т. 2).

Прочитал почти все романы Вальтер Скотта. – Скотт Вальтер (1771–1832) – англійський письменник, автор історичних романів, що принесли йому світову славу. Широко перекладалися вони в Росії, починаючи з 20-х років XIX ст. У повістях «Музыкант», «Несчастный», «Прогулка с удовольствием и не без морали» Шевченко також згадував його романи, наводив факти біографії, відзначав романтичний характер його пейзажів. У листі до художника М. Й. Осипова від травня 1856 р. назвав В. Скотта «великим шотландцем».

…читаю «Историю крестовых походов» Мишо… – Тобто книжку французького історика Жозефа-Франсуа Мішо (1767–1839), перекладену з французького видання російською мовою Іваном Бутовським (СПб., 1822), перевидану в 1841 р. А. М. Мокрицький згадував, що цей твір К. П. Брюллов читав у березні 1838 р. Напевне, у той же час міг його читати і Шевченко [див.: Дневник А. Н. Мокрицкого. – С. 140].

Я начертил эскиз, как Петр Пустынник ведет толпу первых крестоносцев через один из германских городков… – Петро Пустельник – чернець з Ам’єна, який, за переказами, брав активну участь в організації першого хрестового походу (1095–1099). Серед творів Шевченка зберігся начерк згаданого змісту, який манерою виконання різниться від інших його малюнків. Рисунки подібного характеру є серед творів К. П. Брюллова.

…придерживаясь манеры и костюмов Речи. – Реч Моріц-Фрідріх-Август (1779–1857) – німецький художник і гравер, автор ілюстрацій до «Фауста» Гете, творів Шиллера, Шекспіра та ін. [див.: Retzsch, Moritz. Umrisse zu Goethes Faust. – Stuttgart und Augsburg. – 1836; Retzsch, Moritz. Gallerie zu Shakspeare’s dramatischen Werken. – Leipzig u London. – 1828]. Про нього Шевченко згадував і в «Щоденнику» (запис від 16 лютого 1858 р.).

…это «Шильонский узник» Жуковского. – Переклад поеми Байрона «Шильонський в’язень», здійснений В. А. Жуковським у 1812–1822 рр., вийшов окремою книжкою 1822 р. Про англійського поета Джорджа-Ноела-Гордона Байрона (1788–1824) та його твори Шевченко згадував у поемі «Тризна», повісті «Прогулка с удовольствием и не без морали» та «Щоденнику» (запис від 15 вересня 1857 р.).

…лучше Брянского и Каратыгина. – Йдеться про відомих тогочасних акторів – Якова Григоровича Брянського (справжнє прізвище – Григор’єв; 1790–1853) та Василя Андрійовича Каратигіна (1802–1853). Шевченко бачив гру цих акторів на сценах петербурзьких театрів.

Михайлівський театр – один з найстаріших російських театрів. Відкритий 1833 р. На його сцені ставилися драматичні та балетні спектаклі. Будинок театру споруджено 1832–1833 рр. на Михайлівській площі (звідси назва) за проектом О. П. Брюллова. У 1859 р. його було розширено і вдосконалено під керівництвом архітектора А. Кавоса. З 1918 р. в будинку Михайлівського театру діє Державний академічний малий оперний театр.

Давали «Тридцать лет, или Жизнь игрока»… – Тобто мелодраму французького драматурга Віктора Дюканжа (1783–1833), перекладену російською мовою Р. М. Зотовим (1796–1871), що протягом багатьох років входила до репертуару петербурзького театру. Роль жебрака – Жоржа де Жермані – виконував В. А. Каратигін.

…Штернберг наконец приехал… в шубе и в теплой шапке. – Розповідаючи про приїзд Штернберга, Шевченко, очевидно, мав на увазі його приїзд з Оренбурзького краю в січні 1840 р. [див.: Художественная газета. – 1840. – 15 марта. – № 6. – С. 27], оскільки з України він повернувся у вересні 1838 р. [див.: Петров П. Н. Сборник материалов для истории Академии художеств. – Ч. 2. – С. 373].

…эскиз «Иезекииль на поле, усеянном костями». – Ієзекіїль – біблійний пророк, жрець в Ієрусалимському храмі, автор однієї з книг Біблії. Ескіз Шевченка на цю тему не зберігся, у спогадах A. Козачковського є лише згадка про задум Шевченка написати картину на цей сюжет [див.: Козачковский А. Из воспоминаний о Т. Г. Шевченко // Киевский телеграф. – 1875. – 26 февраля. – № 25; Воспоминания о Тарасе Шевченко. – К., 1988. – С. 89].

Лев Александрович Элькан – так помилково назвав Шевченко Олександра Львовича Елькана (1802–1868), газетного репортера, перекладача, театрального критика. Згадував його також у листуванні та щоденнику. Зустрічався з Ельканом 1858 р. у Петербурзі.

Александринський театр – один з найстаріших російських драматичних театрів. Відкритий 1832 р., але формування трупи почалося з 1756 р., коли був створений перший російський постійний театр. У репертуарі Александринського театру були твори О. П. Сумарокова, Я. Б. Княжніна, В. В. Капніста, Д. І. Фонвізіна, П. Корнеля, Ж Расіна, Вольтера, Мольєра. З середини XIX ст. основу репертуару театру складали твори О. С. Пушкіна, М. Ю. Лермонтова, М. В. Гоголя, О. М. Островського, О. В. Сухово-Кобиліна та ін. З української класики на сцені театру ставилися «» І. П. Котляревського (1844), «» (1847), «» (1847) Г. Ф. Квітки-Основ’яненка та ін. Протягом багатьох років, не маючи власного будинку, трупа давала вистави в різних приміщеннях.

У 1832 р. їй було передано новозбудоване театральне приміщення, споруджене за проектом архітектора К. Россі на Невському проспекті поблизу Анічкова палацу. З цього ж року театр дістав назву Александринського (тепер Державний академічний театр драми ім. О. С. Пушкіна). У колективі театру розкрилася майстерність згадуваних у повісті драматичних акторів В. А. Каратигіна та Я. Г. Брянського. На сцені Александринського театру виступали друзі Шевченка М. С. Щепкін та О. Є. Мартинов.

…давали «Заколдованный дом». – Йдеться про п’єсу німецького драматурга і поета Йосифа Ауфенберга (1798–1857), що є переробкою повісті О. Бальзака «Метр Корнеліус», перекладеною російською мовою П. Г. Ободовським (1805–1864) під назвою «Заколдованный дом, или Смерть Людовика XI». Роль Людовіка XI виконував В. А. Каратигін.

…вспомнил я братьев Чернецовых; они недавно возвратились из путешествия по Волге… – Російські художники Григорій Григорович (1801–1865) та Никанор Григорович (1804–1879) Чернецови подорожували по Волзі влітку 1837 та 1838 р. На виставці в Академії мистецтв 1839 р. експонувалися змальовані ними краєвиди Волги.

…давали Шиллеровых «Разбойников». – У театральному сезоні 1838–1839 рр. п’єса Шиллера «Розбійники» входила до репертуару Александринського театру [див.: Вольф А. Хроника петербургских театров. – СПб., 1877. – Ч. 1. – С. 72].

…изредка появится или «Роберт», или «Фенелла». – Опери французьких композиторів Джакомо Мейєрбера (1791–1864) «Роберт-Диявол» (1831) і Даніеля Обера (1782–1871) «Фенелла» (1828) користувалися в 1830-ті роки великим успіхом у петербурзьких слухачів.