Начальная страница

Тарас Шевченко

Энциклопедия жизни и творчества

?

9

Тарас Шевченко

Варіанти тексту

Опис варіантів

– Теперь отдохнем, – сказал мой вожатый, садясь на дерновую полукруглую скамейку.

– Отдохнем, – проговорил я, опускаясь на ту же скамейку. Через минуту к нам подошла белолицая свежая девушка в малороссийском костюме и кланяясь сказала едва слышно:

– Де, дядюшка, прикажете стол поставить?

– Хоть за воротами, мне совершенно все равно, давай нам только кофе, – сказал мой амфитрион улыбаясь. Девушка вспыхнула и закрыла лицо белым широким рукавом рубахи.

– Ты слова путного никогда не скажешь, – сказала тут же очутившаяся хо[зяйка] Софья Самойловна. – Принеси скорее, Параско, круглый столик, – прибавила она, обращаясь к своей сконфуженной сотруднице. А старик взглянул на меня и лукаво мигнул глазом, как бы говоря: каков я!

В одну минуту белолицая Геба-Параска уготовала для нас пир с самомалейшими подробностями. На небольшом круглом столике она поместила все: и кофейник, и кофейничек, и кипяченые сливки в миниатюрных горшочках, и булки, и булочки, и сухари, и сухарики, и, наконец, две большие черные сигары и зажигательные спички. Недоставало одной Софьи Самойловны. Не замедлила и она явиться, но уже не в блузе, а в черном шелковом пальто и в щеголеватом свежем чепчике. Она присоседилась к нам, и после первой чашки кофе беседа завязалась. Я рассказал им подробно, кто я и что я. А они или, лучше сказать, она рассказала мне, не вдаваясь в мелочи, как это обыкновенно бывает у женщин ее лет, она рассказала мне все про свое житье-бытье, не касаясь ни одним словом своих соседок. Большая редкость у женщин даже и не ее лет. В заключение она сказала мне, что у них есть дочь-красавица, в Киевском институте, и что через месяц она оставит институт, и как она ее будет дома учить хозяйничать, и как замуж думает выдать. Тут только она вдалась в подробности, но матери это простительно.

Есть на свете такие счастливые люди, которым не нужна никакая рекомендация, с которыми не успеешь осмотреться хорошенько, как уже, сам того не замечая, делаешься своим, родным, без малейшего с твоей стороны усилия. А есть и такие несчастнейшие люди, с которыми и из семи печей хлеба поешь, а все-таки не узнаешь, что оно такое, человек или амфибия.

Не вставая с дерновой скамьи и до половины не докурив сигары, я узнал, что Степан Осипович Прехтель был когда-то штаб-лекарем в Курляндском драгунском, теперь уланском, полку. И что учился в Дорпате. И что Софья Самойловна – воспитанница графини Гудович, жены командира того самого Курляндского драгунского полка, в котором он служил когда-то медиком. И что в местечке Ольшане (Киевской губернии) они спозналися с Софьей Самойловной, там же и побралися. И что сначала было не без нужды, пока Степан Осипович не окрылился, т. е. пока не выслужил пансион и не оставил службу. Потом купили себе этот хуторок, обзавелись хозяйством да и живут, как у Бога за дверью.

В свою очередь и я разговорился и нарисовал им самыми радужными красками мою прекрасную Елену и ее благородного, великодушного рыцаря-брата. Я так увлек стариков своим рисунком, что они со слезами на глазах стали меня просить познакомить их с братом и с сестрою, о которых они уже слышали, но еще не имели счастия видеть благородную чету.

Я обещал. Я предвидел от этого знакомства много прекрасного и полезного для моей героини и еще более для образованной красавицы, дочери Софьи Самойловны. Они разделят свое нравственное добро, как родные сестры, и обе будут богаты.

Старики предложили мне остаться у них обедать. Я не отказался. А в ожидании обеда Степан Осипович предложил мне прогуляться по его Палестине. Я тоже не отказался. И мы пустились соглядать не широкое, но милое, чистое, аккуратное хозяйство медика-агронома.

О подробностях виденного мною я распространюся в другом месте. А теперь и не место, и не время, потому что Софья Самойловна послала уже своего Сидора-Меркурия просить нас к обеду. Я, однако ж, ошибся: Сидор, действительно, шел искать к обеду, только не нас, а карасей в пруду. И когда мы проходили греблю, то я уви[де]л сквозь тростник, как он вытащил тяжелую вершу и из нее посыпалися в човен крупные золотистые караси. Я посмотрел и только облизался. «Каковы же эти приятели будут поджаренные со сметаной!» – подумал я и еще раз облизался.

Приятели оказалися, действительно, такими, как я думал. А вообще обед превзошел мое воображение своею простотою и чистотою до педантизма. После обеда Степан Осипович пригласил меня в свою лабораторию-библиотеку прочитать, как он выразился, знаменитое творение осьмого и первого мудреца Морфея. Перейдя темные сени, вступили мы на в половину Степана Осиповича. Это была большая комната с четырьмя небольшими окнами, украшенными разной величины бутылями с разноцветными жидкостями. В промежутках окон помещалися шкафы – одни с аптекарскими банками, а другие с книгами. На столах сушилися первовесенние ароматические травы. А венцом украшения комнаты были две койки с чистыми, свежими постелями, на которые мы возлегли и заснули, да не как-нибудь на скорую рук[у] по-воровски, а заснули по-хозяйски, т. е. до заката солнца.

Чтение знаменитого творения Морфея мудреца Морфея продлилось бы и долее, если бы не послышался из-за дверей знакомый звонкий голос Софьи Самойловны, спрашивавшей, – не желаем ли мы чаю; на что Степан Осипович лаконически отвечал: «Желаем!»

– А когда желаете, так выходите в сад, – сказала Софья Самойловна, стукнувши чем-то металлическим в дверь, вероятно, ключом.

Встряхнулись, умылись, оделись и, как ни в чем не бывало, вышли мы уже не в дубовую рощу, а в настоящий фруктовый сад, расположенный по другую сторону хаты. Уселись мы на дерновой скамье под старою огромною липою, раскинувшейся посередине сада.

– А как бы нам кто-нибудь преподнес воды и сахару или варенья, – сказал Степан Осипович идущей к нам Софье Самойловне.

– Ты настоящий немец! – сказала она, улыбнувшись одним углом рта, что делало ее необыкновенно милою старушкою. – Все бы ему воду да сахар. А чай куда денешь? Настоящий немец! – повторила она.

– И не сидел около немца! – сказал без улыбки Степан Осипович, закуривая сигару.

Софья Самойловна уда[лилась] п[ошла] возвратилась в хату. И в скором времени белолицая, чернобровая Геба-Параска вынесла на подносе требуемый продукт, поставила на скамейку и проговорила краснея:

– Дяденька!.. Тетенька велели спросить у вас, не подать ли вам еще чего-нибудь?

– Перцу с луком и горчицы немного попроси у своей тетеньки. А потом уже чаю, – прибавил он не улыбаясь.

Как спелое яблуко, зарделася белолицая Геба и, закрыв лицо рукавом, убежала в хату.

Зачайная речь вертелась сначала на шуточках Степана Осиповича, потом перешла на прекрасную сестру и великодушного брата и, наконец, на панну Дороту.

– Что за субъект это безмолвная панна Дорота? – спросил я у Степана Осиповича.

– Мрачный психический феномен, – отвечал он. – Она идиотка вследствие обмана и оскорбления. Ее печальная история тесно и даже родственно связана с гнусной историей старого Курнатовского, отца теперишнего владельца. Я вам расскажу ее историю, мне она более, нежели кому другому, известна. И по-моему, такие истории не только рассказывать – печатать следует. Эти растлители-беззаконники законом ограждены от кнута. То их следует и должно печатно казнить и позорить, как гнусное нравственное безобразие.

Только что Степан Осипович вошел в сущность речи, а я превратился в слух, как подошла ко мне белолицая Геба и краснея вполголоса сказала, что меня какой-то однорукий пан спрашивает. Я теперь только хватился, что я сделал непростительную глупость: ушел из дому, не сказав даже Прохору, куда я ушел. А впрочем, я и сам тогда не знал, куда я ушел.

– Что случилося? – спросили меня оба вдруг мои амфитрионы.

– Ничего особенного, – отвечал я смутившись. – Меня как беглеца, разыскивают в околотке.

Кто Кто вас ищет?

– Человек, великодушием которого мы недавно восхищались.

– Неужели он сам? Где он?

– Отут стоить за хатою, – отвечала простодушная Геба

– Что же ты остановилась? Проси их сюда к нам, – сказала Софья Самойловна, обращаясь к Гебе.

– Вы нам сегодня гору золота подарили, – говорил Степан Осипович, пожимая мне руку.

Белолицая Параска пошла просить гостя до компании, а мы все трое, вслед за Параскою, пошли триумфально встретить моего героя.

– Вы меня знаете, а я вас еще лучше знаю, и кончено, – так встретил Степан Осипович, кр[епко] своего гостя и, пожимая ему руку, прибавил, показывая на Софью Самойловну. – А вот и моя старая немка. Прошу полюбить.

Софья Самойловна сделала книксен и благоговейно посмотрела на моего героя. А он, простодушный, покраснел, как девушка при встрече с незнакомым юношей. И, подойдя ко мне, шепнул на ухо: «За воротами Трохим вас дожидает». Я исчез, как кошка.

За воротами стояла бричка. А в бричке сидел, понуря голову, мой оскорбленный Трохим. Увидя меня, он отвернулся. Подходя к бричке, я слегка кашлянул. Он еще больше отвернулся. Я вижу, что дело плохо, зашел с другой стороны. Он отвернулся в противуположную сторону. Плохо, нужно переменить маневр.

– Здравствуйте, Трохим Сидорович, – сказал я, едва удерживаясь от смеха.

– Здравствуйте и вам, – сказал он и еще отвернулся от меня.

– Не хотите ли чего покушать?

– Не хочу, – сказал он протяжно и оборотился ко мне спиною.

Не без труда умаслил я моего Трохима и ввел его в освещенный гинекей Софьи Самойловны. На дворе уже было темно. Я отрекомендовал его как моего верного слугу и сподвижника и как будущего учителя моего героя.

– Браво! молодой профессор! Будем учиться, и все пойдет хорошо, – проговорил Степан Осипович, пожимая ему руку руки. Софья Самойловна приласкала его, как сына, попотчевала вотрушкой и посадила около себя на диване. Трохим не без церемонии исполнил ее желание, сначала поцеловав ее руку. Из чего я заметил, что он парень бывалый.

После весьма нелегкого ужина, к немалому изумлению Софьи Самойловны, мы собралися в путь. А она уже велела в клуни на соломе и постели нам приготовить. Услыхав о такой роскоши, я уже было и нюни распустил. Но герой мой, как истинный спартанец, решительно отказался от этого невинного плотоугодия. И тем более, что панна Дорота вчера вечером крепко захворала и сестры некем переменить у ее постели.

«Так вот где причина вчерашнего безмолвия», – подумал я. И, пожелав хозяевам покойной ночи, мы вышли на двор, дав слово навещать их чаще и чаще.

– А все-таки лучше б было б, если бы вы переночевали, – говорила ярко освещенная свечой Софья Самойловна.

Степан Осипович, проводив нас до ворот и прощаяся, просил учителя и ученика без церемонии обращаться к нему за учебными книгами и удостоивать его сведениями о ходе своих занятий по педагогической части. Я молча пожал ему руку, и мы расстались.


Примітки

у них есть дочь-красавица, в Киевском институте… – Йдеться про Інститут шляхетних дівчат у Києві, що почав діяти з 1838 р. Спочатку містився у приватному будинку фельдмаршала Остен-Сакена, з 1842 р. – у приміщенні, збудованому за проектом архітектора В. І. Беретті по вулиці Іванівській (згодом – Інститутська). Про цей будинок Шевченко згадував у листі до М. О. Осипова від травня 1856 р.: «Если случится вам быть в Киеве, обратите внимание, – что я говорю внимание? – взгляните на институт благородных девиц. Казармы, да еще казармы самые неуклюжие, а местность – самая восхитительная…».

я узнал, что Степан Осипович Прехтель был когда-то штаб-лекарем в Курляндском драгунском, теперь уланском, полку. И что учился в Дорпате. И что Софья Самойловна – воспитанница графини Гудович… – За припущенням А. Непокупного, в наведеному уривку Шевченко використовує окремі факти, пов’язані з історією родини Енгельгардтів-Репніних. Так, графиня Олександра Григорівна Гудович (Гудовичева) була рідною сестрою Софії Григорівни Енгельгардт – дружини Павла Васильовича Енгельгардта. Чоловік Олександри Григорівни – полковник граф Василь Васильович Гудович був командиром згаданого Шевченком Курляндського полку. Цей полк після вступу на престол Миколи І був переіменований на уланський [Непокупний А. Балтійські зорі Тараса // У Вільні, городі преславнім… Художньо-документальний диптих. – К., 1989. – С. 335–339].

Вільшана (Ольшана) – містечко Звенигородського повіту Київської губернії (тепер селище міського типу Городищенського району Черкаської області). Шевченко жив у Вільшані 1829 р., коли був козачком П. Енгельгардта. Приїжджав сюди і у 1843–1845 рр., а також 1859 р. Згадка про Вільшану є в поемі «Гайдамаки».

прогуляться по его Палестине. – Палестина – туг. місцевість, хутір. Вираз походить від назви історичної області у південній частині Передньої Азії, на східному узбережжі Середземного моря. За біблійною легендою, у Палестину, простору, родючу країну, «що тече молоком та медом», Бог привів євреїв з єгипетського полону (Книга Вихід. Гл. III. В. 8, 17).

Софья Самойловна сделала книксен… – Кніксен – реверанс, шанобливий уклін з присіданням.

и ввел его в освещенный гинекей Софьи Самойловны. – Гінекей – у Давній Греції жіноча половина помешкання.