5

Тарас Шевченко

Сейчас же послали в город за медиком, а на другой день и за попом. А на третий день, перед вечером, благословив своих несчастных детей и поручив их блюдению и заступничеству Марьи Федоровны, послал [он] свою гусарскую душу на лоно Авраамле.

Как ни кратковременна была его болезнь, однако ж Марья Федоровна успела сделать все форменно, что нужно было для обеспечения своей будущности и своего сына, т. е. он третий наследник общего имения, а она как опекунша и опекунша, и полная хозяйка во всем.

Марья Федоровна похоронила своего обожаемого супруга в тени березовой рощи, близ прозрачного пруда, и при похоронах выказала необыкновенные свои сценические способности. Она так сыграла роль неутешной вдовы, что самые равнодушные соседи, глядя на нее, рыдали, а бедных сироток, особенно Колю, просто слезами облила чуть в слезах не утопила, а поцелуям и числа не было. И если б сострадательные соседи не удержали ее, она бы непременно бросилась в могилу. Но, спасибо, не допустили, а взяли ее на руки и совершенно почти мертвую внесли в дом и уже в доме насилу привели ее в чувство нашатырным спиртом (одеколон не помогал).

Когда же пришла она в себя, и увидела себя одну в своей спальне, и услышала звук[и] отдаленные голоса поминающих соседей, она едва заметно улыбнулась и сама с собой шепотом проговорила:

– Главное само собою устроилось. А их я сама пристрою.

И, вставши с постели, она тихонько пошла в детскую к своему милому Ипполиту.

Около вечера гости навеселе разъехались по своим захолустьям, совершенно уверенные, что Марья Федоровна самая несчастная женщина во всем мире.

А Марья Федоровна, чтобы уверить их еще больше в своем ничем не тешимом горе, на другой день велела пр[игнать?] согнать со всего села баб и девок: «А мужиков не трогать, – сказала она, – они пусть делают свое дело», – согнать на господский двор с лопатами и мешками.

Когда собралися девки и бабы с помянутыми орудиями, она, вся в черном и в слезах, повела их на могилу своего незабвенного ротмистра и повелела (подобно Ольге над Игорем) сыпать курган.

Работа началась. И в продолжение двух или трех недель черный курган высился над прахом незабвенного ротмистра.

Марья Федоровна сама лично распоряжалась работами и при работах рекою разливалась, как говорили простосердечные работницы. Но искреннее и чистосердечнее никто так не плакал и не проклинал и покойника, и Марью Федоровну, как сами работницы. И правду сказать, они на это имели полное право.

Морозы уже доходили до 10 градусов, а они, бедные, полуна[гие] выходили на работу по[лунагие] выходили на работу, как говорится, в чем Бог послал. И на все это чувствительная, неутешная Марья Федоровна смотрела совершенно равнодушно. Смело можно сказать, что этот памятник любви и памяти воспоминаний был полит кровью и самыми искренни[ми] непритворными слезами.

Нем[ногие] Многие – что я говорю, многие – никто не поверит, что я рассказываю истину, кроме тех, которые были сви[детелями] так же свидетелями, как и я зрителями, такими же, как и я, этой курьезной трагикомедии.

В скором времени разнесся не по всему уезду, а по всей губернии слух, что Марья Федоровна такая-то не показывается даже своим людям и выходит из дому по ночам на могилу своего мужа и там плачет до от вечерней до утренней зари.

За достоверность этих слухов и я ручаюсь.

Она, действительно, ходила по ночам, несмотря ни на какую погоду, ходила на курган и там, не скажу плакала, а вы[ла] во всеуслышание выла. Так она выла в продолжение года ходила выть на могилу до тех пор, пока сосед[ки] сердобольные соседкине, утешая, не сказали ей, что пора поду[мать] Лизе и Коле уже по осьмому пошло.

Тут-то она как будто опомнилась. «Проклятые приятельницы, – подумала она, – будто я не знаю, что делаю». Делать нечего, нужно было переменить роль и из нежной супруги сделаться нежной матерью.

Не медля нимало, она разослала просить к себе на прощальный праздник мелкопоместных сво[их] мелкопоместных и крупноречивых своих соседок, – что она-де, Марья Федоровна, везет барышню в Смольный монастырь и желает проститься с своими добрыми соседками. А что сама она потому-де их не может посетить, что с детьми постоянно занята.

Слетелися соседки. Поси[дели] Погостили деньк[а] Погостили, позлословили денька два и разлетелися по уезду благовестить о беспримерных добродетелях Марьи Федоровны и о истинной истинно ангельской прелести и скромности Лизы.

А Лиза была просто деревенская осмилетняя девочка. И вдобавок загнанная.

Марья Федоровна была в восторге от своей выдумки и на другой неделе после прощального пира, в одно прекрасное утро, велела заложить [в] крытую бричку, в которой покойник по ярманкам ездил, когда был еще ремонтером, тройку лошадей, поса[дила] взяла с собою и своего своего Ипполита, уже четырехлетнего мальчугана, и безмолвную Лизу, и ник[ого] больше никого – ни слуги, ни служанки – совершенно налегке отправилась в Петербург определить Лизу в Смольный, а коли удастся, то и в Екатерининский институт.

Приехавши в Петербург, она встановилася на любимых своих Песках, у задушевной своей приятельницы Юльи Карловны Шошер, «ведки из Випорх». Эта Юлия Карловна была Шошер была вдова 14 класса и имела свой собственный домик с мезонином на Песках. Мезон[ин] Кроме доходов с домика, она получала еще за свои профессии порядочные день[ги] порядочный доход. А профессии ее были разные. Она и поношенным дамским платьем торговала, и лотерейные билеты раздо[бывала] разносила, и детей принимала, и сватала, и просто… да мало ли какие есть на свете профессии, всех не перечтешь.

На счастье Марьи Федоровны, мезонин был пустой, – она и заняла его расположилась в нем.

В нижнем же этаже, в четыре окна и дверью на улицу, помещалось что-то вроде модного магазина. Хотя и трудно предполагать подобное явление на Песках, но я сужу по тому – что это был действительно модный магазин, а не что-нибудь другое – по тому, что на одном окне постоянно на болванчике шляпка торчала, а в прочих окнах тоже постоянно красовались молодые румяные девицы с какой-нибудь работою в руках.

Марье Федоровне сама судьба помогает. Она только думала о подобном заведении, а заведение само очутилося под носом.

Она позвала к себе Юлию Карловну.

– Юлия Карловна! – спросила она. – А кто это у вас в доме содержит модный магазин?

– Моя землячка, тоже из Випорх и тоже чиновница, Каролина Карловна Шпек.

– Я привезла с собою крепостную девушку, чтобы отдать в модный магазин, так чем далеко ходить, поговорите с нею, не может ли она взять у меня эту девушку. Только мне бы не хотелось платить за нее, а не может ли она взять на число лет, т. е. с заслугой.

– Может, очень может. Прекрасная, преблагородная дама. Я сейчас пойду к ней.

И Юлия Карловна, удаляясь уход[я] сходя вниз по узенькой лестнице, коварно улыбалась, быть может, рассчитывая на будущий барыш, потому что они вдвоем с Каролиной Карловной содержали двусмысленный модный магазин.

На другой же день был контракт заключен. Лиза, вместо Смольного монастыря, отдавалася в виде крепостной девки Алены в р[уки] Акулины на десять лет в руки корыстолюбивой старой отвратительной чухонки.

Когда Лизу помести[ла] взяла к себе Каролина Карловна и назвала ее в первый раз Акулькой, бедная девочка заплакала и сказала, что она не Акулька, а Лиза. Ее выпороли, и бедная Лиза согласилась, что она действительно Акулька, а не Лиза.

Пристроивши таким образом Лизу, Марья Федоровна заказала для своего милого Ипполита несколько пар детского платья разного покроя и на разные возрасты до четырнадцати лет.

Когда платье было готово, она, чтобы не проживаться даром в столице, собралася и уехала, поцеловав, поп[рощалась?] благословила бедную Лизу на безотрадную од[инокую] сиротскую и мученическую жизнь.

Соседки удивилися, когда весть пронеслась, что Марья Федоровна возвратилася из Петербурга, и, разумеется, взапуски полетели поздравлять Марью Федоровну с благополучным успехом. И когда стали они удивляться, что так скоро все случилось, то она понесла им такие турусы на колесах, что те слушали да только ахали. Между прочим, что сам Лонгинов, как только она подала прошение, приехал к ней на квартиру и, взявши с собою Лизу, сам повез ее прямо в Екатерининский институт.

Простодушные соседки, принявши все это за чистую монету, разъехались по уезду и усердно с прибавлениями передавали всем и каждому то, что наговорила им досужая Марья Федоровна.

А Марья Федоровна, отдохнувши после дороги, занялася хозяйством, т. е. поверила приказчика, ключницу и прочие должностные лица, вошла в мельчайшие экономические подробности, как самая опытная хозяйка.

Нужно заметить, что при жизни мужа она была расчетлива и бережлива, а со смертию его она сделалась настоящая скареда, под тем предлогом, что все это не ее, что она только опекунка бедных сирот и что за каждую кр[оху] утраченную кроху она должна перед Богом отвечать.

Часы же досуга п[освящала?] она посвящала на одеванье и раздеванье в привезенные из Петербурга наряды своего м[илого?] ненаглядного Ипполита.

Когда Лизу увезли в Петербург, К[оля] слепой Коля совершенно осиротел тогда слепой Коля совершенно осиротел. И положение его сделалося самое пло[хое] еще хуже. Тогда, бывало, или сестра, или ее нянька ему, бедному, хоть что-нибудь оставят съесть. А теперь он приносят ему оглодки из дому, да и те прожорливая нянька истребляет. А сама запрет его в комнате, да и уйдет на целый день в село на посиделки. Хорошо еще, если щенка бросит ему в комнату, все-таки лучше: по крайней мере он слышит живое что-то около себя.

В короткое время он, бедный, так исхудал и пожелтел, что даже его Марья Марья Федоровна испугалась, когда его случайно однажды случайно увидела. Но она только испугалась, а положения его все-таки не улучшила. Правда, прислала ему новый демикотонный сертучок, навырост сшитый, и такие же брючки.

В этой-то великолепной обнове нянька повела его в село показать своим родственникам. Родственники, должно быть, были люди мягкосердые и зажиточные, – накормили его кашей с молоком и на дорогу дали ему вотрушку, которая не достигла своего назначения, будучи вырвана из рук у него хитрою собакою.

Примітки

…послал [он] свою гусарскую душу на лоно Авраамле… – тобто помер. Лоно Авраамове – місце, де, за християнськими уявленнями, після смерті перебувають у вічному блаженстві душі праведників. Вираз «на лоно Авраамове» походить із євангельської притчі про багатого й Лазаря (Луки. Гл. 16. В. 19–31).

…повелела (подобно Ольге над Игорем) сыпать курган. – Натяк на епізод із «Повісті временних літ»: «Пришедши же Олга со своими на гроб мужа своего, и плакася по нем, и повели могилу велику усыпати над гробом его» (Полное собрание русских летописей. Том второй. Ипатьевская летопись. – СПб., 1843. – С. 243). Шевченко міг ознайомитися з «Повістю временних літ» також за Лаврентіївським літописом (Полное собрание русских летописей. – СПб., 1846. – Т. 1).

…везет барышню в Смольный монастырь… – Йдеться про Воскресенський Смольний жіночий монастир у Петербурзі.

Ремонтер (від франц. remonte – ремонт) – у Росії так називали офіцера, який займався закупкою коней для ремонту, тобто для поповнення війська (переважно кавалерії) належною кількістю коней.

….определить Лизу в Смольный, а коли удастся, то и в Екатерининский институт. – Йдеться про Смольний інститут благородних дівчат, перший у Росії закритий жіночий заклад для дітей дворян, заснований 1764 р. як «Воспитательное общество благородных девиц» при Воскресенському Смольному жіночому монастирі.

«Екатерининского» інституту в Петербурзі не було. Можливо, інститутом тут помилково названо «Училище ордена св. Екатерины», яке входило до того ж відомства, що й інститути благородних дівчат.

…у задушевной своей приятельницы Юльи Карловны Шошер, «ведки из Випорх». – Тут Шевченко, відтворюючи шведську вимову, пише назву м. Виборга як «Випорх». Виборг з XIII ст. по 1721 р. належав до Швеції. Після перемоги російських військ у Північній війні 1700–1721 рр. відійшов до Росії. У 1918–1940 рр. – у складі Фінляндії. Тепер районний центр Ленінградської області Російської Федерації.

…вдова 14 класса… – тобто вдова чиновника 14- класу. За «Табелем о рангах», законом про ієрархію чинів у армії, флоті і цивільному державному апараті, що був виданий Петром І 24 січня 1722 р., всі цивільні й військові чини поділялися на 14 класів (рангів). 14-му класу відповідав найнижчий цивільний чин – колезький реєстратор (див.: Полное собрание законов Российской империи. – Собр. 1-е. – СПб., 1830. – Т. 6. – № 3890).

Чухонка – чухонцями у Петербурзі називали фінів, корінних жителів передмістя.

Лонгінов Микола Михайлович (1775–1853) – статс-секретар, сенатор, член Державної ради; завідував благодійними та навчальними закладами так званого «відомства імператриці Марії Федорівни», дружини Олександра І. До цього відомства належав і згадуваний у повісті Смольний інститут.