4

Тарас Шевченко

Отцу сильно не нравилось постоянное пребывание детей в его уголке (так называл он свой флигель): все-таки хлопоты. А с другой стороны, так и нравилось. Т. е. нравились будущие няньки. «Ведь она не пришлет же мне каких-нибудь квазимодов в сарафанах». Так он полагал, и ошибся.

На другой день ввели к нему во флигель таких двух красавиц, что он только ахнул.

– Ну, одолжила! – проговорил он, с ужасом глядя на неумытых новобранок.

– Зачем вы пришли? – спросил он их.

– Нянчить, – отвечали они в один голос.

– Хороши, нечего сказать.

– Какие есть, барин.

– Ну, хорошо, ступайте домой.

Девки только повернулись к дверям, как дверь растворилась и в комнату вошла сама Марья Федоровна. Ротмистр спрятался в другую комнату, потому что он был в утреннем пальто.

– Полно дурачиться, – говорила входя Марья Федоровна, – я не для комплиментов пришла. Наденьте что-нибудь да выйдите скорее ко мне.

Ротмистр явился в форменном сиртуке и ловко раскланялся, спрашивая о здоровьи и самой Марьи Федоровны, и новорожденного.

– Ничего, слава Богу, здоровы. А ваши каковы?

– Ничего, слава Богу.

– Покажите-ка мне их! А вот – прошу любить и жаловать, – говорила она, показывая на нянек.

– Друг мой, да откуда ты выкопала этих уродов?

– Ничего. Достоинство няньки не в красоте, а в кротости. Пойдемте.

Пройдя сени, они вошли в большую комнату, наполненную щенками всех пород и возрастов. Когда Марья Федоровна зажала нос платком, ротмистр проговорил:

– Ничего, друг мой. Я привык, это моя страсть.

За комнатою со щенками сле[довала?] прошли они что-то вроде чулана. Это была комната нянек. А за чуланом уже растворилась детская, немногим больше чулана, об одном окне комната. Дети полуодетые Полуодетые дети и няньки с ними играли в жмурки. То есть они прятались, а слепой Коля их искал. Когда вошла в комнату Марья Федоровна, няньки остолбенели. А маленькая Лиза схватила слепого брата за руку, шепнула ему: «Мама!». Коля задрожал и стал прятаться за сестру, а сестра, в свою очередь, за брата.

Марья Федоровна быстро оглянула комнату и едва заметно улыбнулась. Потом, обратясь к детям, проговорила:

– Не бойтесь меня, мои крошечки, я вам гостинца принесла. – И она им вынула по леденцу из ридикуля. Подавая Коле леденец, она хотела заплакать и, улыбнувшися, сказала:

– Бедное создание. Что вы с ним намерены делать? – спросила она мужа.

– Ничего, – ответил тот равнодушно.

После этого она обратилася к нянькам и сказала:

– А вы, дуры! Только знаете детей баловать. Убирайтесь вон отсюда. А вы, мои милые, оставайтеся здесь вместо их, – сказала она, обращаясь к новобранкам.

– Слышим, барыня, – отвечали те. И начали снимать свои зипуны.

– Мне пора. Г[енерал] Я думаю, мой генерал уже проснулся. Прощайте, мои крошечки, – сказала Марья Федоровна, обращаясь к детям. – Пойдемте, – сказала она нянькам и, закрывши нос, вышла из детской.

Ротмистр в[ышел] молча вышел вслед за нею, но в большой комнате, окруженный разномастными и разнородными щенятами, остановился в раздумьи и вдруг, как бы осененный мыслию свыше, хлопнул себя ладонью по узенькому лбу [и] воскликнул:

– Нет, друг мой, этому не бывать! Я в твои дела не мешаюсь, так не мешайся же ты и в мои. – И с этим словом он вышел из комнаты, не обращая ни малейшего внимания на визг щенят.

До самого почти обеда ходил ходил он по кабинету, заложа руки за спину или останавливаясь перед мишенью, и складывал руки на груди à la Napoleon и даже позицию принимал Наполеона. И в этом положении он был невыразимо смешон. Центр мишени, казалось, поглощал всего его, – так он пристально вперял в него свои серенькие бессмысленные глазки.

Несколько раз брался он за пистолет, отходил от мишени к стулу, становился в позицию. Прицеливался и опускал пистолет без выстрела.

– Нет, не могу! – Проговоривши это самым отчаянным голосом, долго тер себе ладонью лоб, потом опускал руки в карманы и принимался ходить взад и вперед.

Наконец, спросил он себе побриться. Потом умылся розовой водой и оделся самым изысканным манером. Остановился перед трюмо, при[нял] важную позу и грозную физиономию, посмотрелся несколько минут, взял шляпу и пошел к жене, как он думал, объясниться по поводу семейных неудовольствий (под этим словом он разумел безобразных нянек).

Марья Федоровна предвидела это посещение критическое посещение и приготовилась. Она надела темно-синее бархатное платье, в котором ротмистр так любил ее видеть и, взявши малютку на руки, встретила его в гостиной.

Грозный Юпитер исчез, а перед нею стоял самый обыкновенный ротмистр и сладко улыбался.

– Говори, душенька: «Bonjour, papa», – говорила она, целуя ребенка и поднося его мужу. – Теперь и ты, друг мой, можешь его поцеловать.

Ротмистр безмолвно приложился.

– А знаешь ли, друг мой, что какой я сон сегодня видела? Что будто бы твой Коля и наш Ипполит уже взрослые и оба гусары. И какие молодцы! Просто прелесть, особенно Ипполит; две капли воды на тебя похож. А ведь и в самом деле, – прибавила она, лукаво улыбаясь, – если всмотреться в него хорошенько, он, действительно, будет на тебя похож. Милочка! – И в востор[ге] восторженно она поцеловала ребенка.

После этого все, что тлело в маленьком сердце ротмистра, совершенно погасло. Даже няньки представлялись ему благообразнее, нежели как они на самом деле были.

– Надеюсь, мы ты сегодня у меня обедаешь? – сказала Марья Федоровна, уходя с ребенком в детскую.

– С удовольствием, мой друг! – проговорил ротмистр. Но друг его уже был в третьей комнате и ничего не слышал.

Ротмистр был совершенно счастлив и, развалясь в широких мягких креслах самым великосветским манером, совершенно беспечно насвистывал из «Фрейшица» песню: «Ах, что б было без вина!» И бил такт лайковой палевой перчаткой по колену.

Марья Федоровна вышла к обеду уже в другом платье, не менее прежнего великолепном. Это окончательно уничтожило бедного ротмистра, потому что это было в то[не] совершенно в тоне хо[рошего?] высшего общества, которого ротмистр считал себя (Аллах ведает почему) не последним членом.

После обеда они расстались, как расстаются самые нежные супруги в первый день после свадьбы, в заключение даже поцеловались, а такого происшествия бедный ротмистр и не запомнит. Придя домой, он, не раздеваяся, перецеловал всех щенят в восторге, а к д[етям] о детях даже и не подумал. Раздевшись, погрузился он в мягкую перину и, полежавши немного, тяжело вздохнул. А о чем он тяжело вздохнул, Бог его ведает.

Убаюкавши таким образом своего м[ужичка?] на первый раз своего мужичка-дурачка, Марья Федоровна продолжала такую же тактику до тех пор, пока он не освоился совершенно с безобразными няньками. Она тогда повела с ним другую политику. Она посылала его с визитами к соседям, чтобы, говорит, не одичать и с добрыми людьми не раззнакомиться. – И я бы поехала с тобой, но, ты видишь, у меня ребенок на руках, его нельзя же бросить.

– Правда, мой друг, – говорил он. – Ты оставайся с ним, он, видишь, какой милый крошка. Я за тебя перед нашими добрыми соседками извинюся.

– Только вот что! – говорила она, когда он собирался кому визит делать. – Ты, пожалуйста, никого не приглашай к себе, пока я кормлю. (Она сама кормила своего сына.)

– Никого, друг мой, – говорил он, садясь в коляску. И, выехавши из дому раз, он не возвращался в него по месяцу, а иногда и по два. А где он пропадал, об этом знали только его верные слуги – кучер и лакей. Они, может быть, барыне и рассказали [бы] некоторые любопытные похождения своего шаловливого барина, как, например, в губернском городе, в некоторых трактирах; да барыня их об этом не спрашивала. Ей какое дело до любопытных похождений своего пустоголового мужа? Она подвигается к своей цели верно, она и довольна.

А цель ее была такая… Но нет, зачем прежде времени развязывать торбу? Может быть, там, Боже сохрани, такое спрятано, что совестно и подумать, а не то что прежде времени показывать да рассказывать. А лучше уже, коли начали читать, мои терпеливые читатели, то читайте от [начала?] до конца, а тогда и сами узнаете, что за сатана сидела какого сорта сатана сидел в прекрасной голове Марьи Федоровны.

Одна из безобразных нянек, та, которая неуклюжее и безобразнее, оказалася доброю и скромною женщиною, и Марья Федоровна, заметя это, наказала ей строго смотреть только за Лизанькою. А к Коле и не подходить.

А той, которая была грубее, злее и прожорливее, наказала строго смотреть за Колей слепым Колей и не давать ему шалить, а главное, объедаться. Бедный! несчастный мальчик! он давно бы умер с голоду, если б сестра и ее нянька не оставляли для него от своего обеда и не кормили его тихонько по ночам, когда его прожорливая нянька спала.

Ротмистру так понравилися визиты, что он в дом к себе и не являлся заглядывал. Когда случится поблизи где-нибудь, то пришлет записку, попросит денег, белья или чего там понадобится. Разумеется, ему все это отпускалося беспрекословно.

Так прошло несколько лет, т. е. года три или четыре. Все шло своим чередом, т. е. шло так, как угодно было Марье Федоровне.

Однажды – это было осенью, не помню, в котором месяце – барская коляска подка[тила] подъехала к дому, и ротмистра из нее не высадили, как это обыкновенно делается, а вынесли на руках, как это делается только в критических случаях. Марья Федоровна, увидя это, лук[аво] злобно улыбнулась. Она подумала, что он пьяный. Потому что только этой еще ему добродетели и недоставало, а теперь и этой украшен. Оказалося, однако ж, то, чего Марья Федоровна и не подозревала.

Дело в том, что у одного богатого соседа по случаю какого-то семейного праздника собралися съехалися гости, в том числе и наш ротмистр заехал. После разных увеселений собралася порядочная кавалькада охотников и выехала в поле русаков попугать. Разумеется, ротмистр тут был из первых. Он даже хотел было за своими борзыми послать, но ему заметили, что это невежливо, и он пустился с чужими. Случилось так, что он первый поднял зайца, и, разумеется, он же и доконать его должен. Вот он и пустился во весь опор вслед за борзыми. Только, на его несчастие, случилась канава в поле; борзые-то ее перепрыгнули, а лошадь со всадником прямо в канаву, да собой его и накрыла. К тому же еще в канаве была вода, уже тонким льдом покрытая. Он, бедняк, кроме того, что ушибся, да еще и в холодной воде окунулся, так что когда его вытащило ли оттуда, то он уже едва дышал, таким его и домой привезли.

Так вот какая случилася история.

Примітки

Квазімодо – персонаж роману французького письменника В. Гюго «Собор Паризької Богоматері» (1831), іноді це ім’я вживали на означення людини з дуже некрасивою, потворною зовнішністю.

Зипун (сіряк) – верхній селянський одяг із саморобного сукна.

…и складывал руки на груди à la Napoleon и даже позицию принимал Наполеона. – Наполеон I Бонапарт (1769–1821) – французький полководець, політичний і державний діяч, імператор Франції (1804–1814 і 1815 рр.); a la Napoleon – подібно до Наполеона.

Юпітер – у римській міфології верховний бог, ототожнюваний з грецьким Зевсом.

…насвистывал из «Фрейшица» песню: «Ах, чтоб б было без вина!» – Йдеться про оперу німецького композитора К.-М. фон Вебера (1786–1826) «Der Freischütz» («Вільний стрілець»), створену в 1817–1820 рр., поставлену 1821 р. в Берліні.

Почути оперу К.-М. Вебера «Вільний стрілець», на думку А. Непокупного, Шевченко міг ще 1832 р. [Непокупний А. Балтійські зорі Тараса // У Вільні, городі преславнім. – К., 1989. – С. 250].