Начальная страница

Тарас Шевченко

Энциклопедия жизни и творчества

?

12

Тарас Шевченко

Варіанти тексту

Опис варіантів

А между тем Марку пошел уже двадцатый год. Пора ему уже была и вечерныци посетить, посмотреть, что и там делается. Дождавшись осени, он это и сделал, и так удачно, что после первого посещения вечерныць, возвратясь домой, стал у Якима просить благословения на женитьбу.

– Вот тебе и на! – сказал Яким, выслушавши его. – Я думал, что он все еще школяр, а он уже во куда лезет! Рано, рано, сыну. Ты сначала погуляй, попарубкуй немного, почумакуй, привезы мени гостынець з Крыму або з Дону. А то – ну сам ты скажи, какая за тебя, безусого, выйде. Разве бессе[режная] какая бессережная! А вот спросим у Лукии, – я думаю, и она скажет, что еще рано.

Спросили у Лукии, и она сказала, что рано. Марко наш и нос повесил. А между тем ночевать стал ходить у клуню. В хате ему, видите, стало душно.

– Знаю я, чего тебе душно! – говорил, улыбаясь, старый Яким. А Лукия ничего не говорила, только по целым ночам молилась Богу, чтобы Бог сохранил его от всякого скверного дела, от всякого нечистого соблазна.

Однажды после обеда, когда Яким отдыхал, она вызвала Марка в другую хату и ласково спросила у него:

– Скажи мне, Марку, по правде истинной правде, кого ты полюбил? На ком ты думаешь жениться?

Марко расписал ей свою красавицу, как и все любовники расписывают. Что она и такая, и такая, и красавица, и раскрасавица, что лучше ее и во всем мире нет. Лукия с умилением слушала своего сына и сказала наконец:

– Верю, что краше ее во всем мире нет. А скажи ты мне, какого она роду? Кто отец ее и кто такая мать? Что они за люди и как они с людьми живут?

– Честного она и богатого роду!

– Богатства тебе не нужно, ты и сам, слава Богу, богатый. А скажи ты мне, любишь ли ты ее?

– Как свою душу! Как святого Бога на небесах!

– Ну, Марку, я тебе верю. Ты ее любишь, а когда любишь, то ты ей зла не сделаешь. Смотри, Марку! Сохрани тебя Матерь Господняя, если ты ее погубишь! Не будет тебе прощения ни от Бога, ни от добрых людей!

– Как же я погублю его ее, скажи ты мне, когда я ее люблю?

– Как погубишь?.. Дай, Господи, чтобы ты и не знал, как вы нас губите. Как мы сами себя губим!

– Лукие, ты давно у нас живешь. Скажи мне, не знаешь ли ты, кто такая моя маты?

Лукия при этом неожиданном вопросе затрепетала и не могла ответить ни слова.

– Скажи мне! Скажи, ты, верно, знаешь?

Лукия едва ответила: «Не знаю!»

– Знаешь! Ей-богу, знаешь! Скажи мне, моя голубко, моя матинко! – И он схватил ее за руки.

– Марта, – отвечала Лукия тихо.

– Ни, не Марта, я знаю, что не Марта! Я знаю, что я байстрюк, подкидыш.

Цієї фрази не було Лукия схватила его за руку, сказавши:

– Молчи! Кто-то идет! – И вышла быстро из хаты.

«Она, верно, знает», – д[умал] подумал Марко и вышел вслед за нею.

Дождавшися весны, Яким поручил все хозяйство Лукии. А сам, по обещанию, поехал в Киев, взяв и Марка с собою.

Лукия не пропускала ни одного воскресенья, чтобы не побывать в селе. И после обедни всегда заходила к матушке и после обеда долго с нею беседовала наедине. Она расспрашивала попадью о своей будущей невестке и узнала, что она честного и хорошего роду и что про нее дурной славы не слыхать. Наконец, она через попадью и сама с нею познакомилась. И увидела, что сын и попадья говорят правду.

Через месяц Яким возвратился с Марком возвратилися на хутор и навезли разных дорогих гостинцев своей наймичке. А для себя привезли, кроме синего сукна и китайки, Ефрема Сирина и «Житие святых отец» за весь год.

Дни летние и длинные вечера осенние Марко читал святые книги, а Яким слушал и обновлялся духом. Он пришел в свое нормальное положение, Мар[ко] подчас не прочь был послушать, как отец Нил играет на гуслях и как отец диякон поет «Всякому городу нрав и права». И прочее такое. Только всегда приговаривал:

– Ох, якбы теперь со мною была Марта! Далы б мы себе знать. – И после этого всегда старик задумывался, а часто и плакал, говоря:

Сырота! сыротою Сырота я сыротою! Так и в домовыну ляжу. Марко? Так что ж Марко! Звичайне, не чужий! Оженю его, непременно оженю после Покровы. А летом пускай сходит в дорогу та привезе мени з Крыму сыву шапку, таку сыву, как моя голова.

А Марко, прочитавши житие какого-нибудь святого, отправлялся в клуню ночевать, т. е. в село, к своей возлюбленной.

А Лукия, уложивши спать старого Якима, молилася до полуночи Богу, чтобы охранял Он его от всякого зла Ма[рка] ее сына от всякого зла.

Весною, снарядивши новые возы, новые мережаные ярма, притыки, лушни и занозы, Яким отправил своего Марка чумаковать на Дон за рыбою.

– Иди ж, мой сыну! – говорил он, – та везы своий молодий подарки. После Покровы, даст Бог, мы вас и скрутымо.

Марко с горем пополам отправился на Дон за рыбою.

А Лукия, взявши котомку на плечи, пошла в Киев помолиться святым угодникам о благополучном возвращении сына с дороги. Яким один остался на господи. Он, распорядившися весенними работами, вынул б[джол?] пчел из погреба, расставил их как следует по пасике, взял Ефрема Сирина и поселился на все лето в пасике.

А Лукия между тем пришла в Киев, стала у какой-то мещанки на квартире и, чтоб не платить ей денег за квартиру и за харч, взялася ей носить воду для домашнего обиходу. В полдень она носила воду из Днепра, а поутру и ввечеру по [церквам] ходила по церквам святым и пещерам. Отговевшись и причастившись святых тайн, она на сбереженные деньги купила небольшой образок святого апост[ола] гробокопателя Марка, колечко у Варвары-великомученицы и шапочку Ивана Многострадального. Уложивши все это в котомочку и простившися с своею хозяйкою, она возвращалася домой. Только не доходя уже Ични н[аняла?] Прилуки, именно в Дубовому Гаи, занемогла пропасницею. Кое-как доплелася она до Ромна и из Ромен должна была нанять подводу до хутора, потому что уже не в силах была идти идти. А она хотела зайти в Густыню, в то время только возобновлявшуюся. И не удалося ей, бедной.

Испугался старый Яким, когда ее увидел. «Исхудала, постарела, как будто с креста снятая, – говорил он. – Чи не послать нам за знахуркою?» – спрашивал ее Яким.

– Пошлить. Бо я страх нездужаю. – И Яким не послал, а сам поехал в И[чню?] село и привез знахурку. Знахурка лечила ее месяц, другой и не помогала.

Во времена самой нежной моей юности (мне было в [то время?] тогда 13 лет) я чумаковал тогда с покойником отцом. Выезжали мы из Гуляйполя. Я сидел на возе и смотрел себе вдаль не на Ми[ргород?] не на Новомиргород, лежащий в долине, а в[даль?] долине над Тикичем, а на степь, лежащую за Тикичем. Смотрел и думал (а что я тогда думал, то разгадает только один Бог). Вот мы взяли соб, перешли вброд Тикич, поднялися на гору. Смотрю – опять степь, степь широкая, беспредельная. Только чуть мреет влево что-то похожее на лесок. Я спрашиваю у отца, что это видно.

– Девятая рота, – отвечает он мне. Но для меня этого не довольно. Я думаю:

– Что это – 9-я рота?

Степь. И все степь.

Наконец мы остановилися ночевать в Дидовой балке. На другой день та же степь и те же детские думы.

– А вот и Елисавет! – сказал отец.

– Где? – спросил я.

– Вон на горе цыганские шатры стоят белеют.

К половине дня мы приехали в Грузовку, а на другой день поутру в уже в самый Елисавет.

Грустно мне! Печально мне вспоминать теперь мою молодость, мою юность, мое детство беззаботное! Грустно мне вспоминать теперь те степи широкие, беспредельные, которые я тогда видел и н[е увижу?] которых уже не увижу никогда.

Побывавши в Таганроге и Ростове, Марко с своими чумаками вышел в степь. И непочтовым шляхом прямувалы чумаки через Орель на Старые Санжары. В Санжарах, переправившись через Ворсклу, задали чумаки пир добрым людям.

Купили три цебры вина. Найнялы музыку троисту музыку. Та и понесли вино перед музыкантами. Кого встретят, пан ли это, мужик ли, все равно: «Стой, пый горилку». Музыка играет, а чумаки все до одного танцуют.

С таким-то торжеством прошел Марко через Санжары.

В Белоцерковке повторилось то же. А в Миргороде, хоть и не было переправы, чумаки таки сделали свое.

«Хорол хоть и не велыка ричка, а все-таки, – говорили они, – треба свято отбуты». – И отбулы свято. В Миргороде они взяли уже не четыре цебра вина, а бочку. И весь город покотом положили. А о музыкантах и танцах и говорить нечего.

Из Миргорода с Божию помощию вышли на Ромодан.

Вышедши на Ромодан и попасши волы, чумаки потянулися вдоль по Ромодану в [Ромен] по Ромодану на Ромен.

Идуть соби чумаченьки

Та йдучи спивають.

Что же ты, Марку, что же ты не поешь с товарищами-чумаками?

А вот почему я не пою с товарищами-чумаками:

Покинул я дома молодую девушку. Что теперь сталося с нею?

Везу я ей с Дону парчи, аксамиту, всего дорогого.

А она, быть может, моя молодая, вышла за другого.

И чем ближе они подъе[зжали] подходили к корчме, тем от которой ему поворотить надо вправо, тем он грустнее дела[лся] становился. «Что это мне эта наймичка не идет с ума?.. А може, вона скаже», – прибавлял он в раздумьи.

Минули Лохвыцю, прыйшлы и до корчмы. Ра[спрощался] Попрощался Марко с своими товарищами-чумаками, подякував как следует, подякував их за науку и поворотил себе на хутор с своими возами.

Путь невелик, всего, может быть, пять верст, но он остановился с своею валкою ночевать в поле. Наймиты себе ночуют в поле около волов и возов, а он побежал к своей крас[авице] возлюбленной.

Серце мое! доле моя!

Моя Катерыно! –

сказал он ей, когда она вышла в вышнык. Он много говорил ей подобных речей, говорил потому, что не знал, что делается дома.

А дома делалося вот что.

Знахурка довела своими лекарствами бедную Лукию до того, что Яким просил отца Нила с причетом отправить над нею маслосвятие.

После этого духовного лекарства Лукии сделалося лучше. Она начала по крайней мере говорить. И первое слово, что она сказала, это был вопрос:

– Что, не пришел еще!

– Кто такой? – спросил Яким.

– Марко, – едва прошептала она.

К вечеру ей стало лучше, и она позв[ала] просила Якима постлать постель на полу. Когда перенесли ее на пол, то она показала знаком Якиму, чтобы он сел около нее. Яким сел. И она ему шепотом сказала:

– Я не дождуся его, умру. У мене есть гроши, отдаете ему. Вся плата, что я от вас брала, у мене спрятана в коморе, на горыщи, под соломяным жолобом. Отдайте ему, я для него их прятала. Та отдайте ему еще образок шапочку святого Ивана Марка святого гробокопателя, что я принесла из Киева. А молодий его, когда пойдут венчаться, отдайте перстень святой Варвары. А себе, мой тату, возьмить шапочку святого Ивана. И, помолчавши, она сказала:

– Ох, мне становится трудно. Я не дождусь его, умру. А он должен быть близко. Я его вижу. – И, помолчав, спросила: – Еще далеко до света?

– Третьи петухи только что пропели, – ответил Яким.

– Дай-то мне, Господи, до утра дожить, хоть взглянуть на него. Он поутру приедет.

И в ту ночь, когда она исповедывалась Якиму, Марко целовал свою нареченную, стоя с нею под калиною, и говорил ей сладкие, задушевные, упоительные юношеские речи. Замолкал и долго молча смотрел на нее, и только цаловал ее прекрасные карые очи.

Пропели третьи петухи. Вскоре начала заниматься заря.

– До завтра, мое сердце единое! – сказал Марко, целуя свою невесту.

– До завтра, мий голубе сызый! – И они расстались.

– Иде, иде, – шептала больная, когда взошло солнце. – О! чуете, ворота скрыпнулы. – Яким вышел из хаты и встретил Марка с чумаками, входящего во двор.

– Иды швыдче в хату, – сказал обрадованный Яким Марку. – Я тут и без тебе лад дам.

Марко вошел в хату. Больная, увидя его, вздрогнула. Приподнялася и протянула к нему руки, говоря:

– Сыну мой! Моя дытыно. Иды, иды до мене! Марко подошел к ней.

– Сядь, сядь коло мене. Нагни мени свою голову. Марко пов[иновался] молча повиновался. Она охватила его кудрявую голову исхудалыми руками и шептала ему на ухо:

– Просты! Просты мене. Я… я… я твоя маты.

Когда Яким возвратился в хату, то увидел, что Марко, плача, цаловал ноги уже умершей наймички.

25 февраля 1844 Переяслов


Примітки

бессережная – Тобто бідна, неімуща.

А для себя привезли… Ефрема Сирина – Єфрем Сирін – церковний письменник IV ст., родом із Сирії. Автор молитов, віршів на церковні теми, проповідей. Починаючи з XVII ст. твори Єфрема Сиріна неодноразово видавались у Росії (зокрема Києво-Печерською лаврою) старослов’янською мовою. З другої половини 40-х років XIX ст. почали друкуватися їх російські переклади (зокрема: Цветы из сада святого Ефрема Сирина. – М., 1847; Творения святых отцов в русском переводе, издаваемые при Московской духовной академии. – 1848–1853. – Т. 12–16, 18, 20, 22).

«Житие святых отец» за весь год. – Йдеться про Четьї Мінеї – церковно-релігійні збірники, в яких «житія святих», а також перекази, повчання тощо розміщені по днях кожного місяця. Шевченко, найімовірніше, мав на увазі Четьї Мінеї Д. С. Туптала (збірник створено в 1689–1705 рр., перевидавався зі змінами до XX ст.) або його переробки XIX ст.

«Всякому городу нрав и права» – сатиричний вірш Г. С Сковороди (1722–1794), поширився як народна пісня. Введений І. П. Котляревським до п’єси «Наталка Полтавка» як пісня возного.

один остался на господигосподи в російській мові – рідкісний випадок кличної форми від слова господь. Фраза не має сенсу, якщо читати її по-російськи. Треба було сказати один остался на хозяйстве / дворе.

купила небольшой образок святого гробокопателя Марка, колечко у Варвары-великомученицы и шапочку Ивана Многострадального. – Образок святого гробокопателя Марка. – Йдеться про ікону Марка-печерника, християнського святого. Жив у XI ст., був ченцем Києво-Печерського монастиря, похований там же.

Колечко у Варвары-великомученицы – тобто в Михайлівському Золотоверхому монастирі. За переданнями, мощі Варвари-великомучениці були перенесені з Константинополя до Києва і покладені у Михайлівському Золотоверхому монастирі. Вважається, що свята Варвара наділена даром врятовувати від наглої і насильницької смерті.

Іван (Іоан) Многостраждальний – християнський святий XII ст., за переданнями, близько тридцяти років прожив у печері, закопаний по плечі в землю. Похований у Києво-Печерському монастирі.

Прилуки, Прилука – повітове місто Полтавської губернії (тепер районний центр Полтавської області). Шевченко приїздив до Прилук у 1845, 1846, 1859 рр.

Дубовий Гай – село Прилуцького повіту Полтавської губернії, нині – Прилуцького району Чернігівської області.

хотела зайти в Густыню, в то время только возобновлявшуюся. – Густинь – Густинський Свято-Троїцький чоловічий монастир, розташований у селі Густинь Прилуцького повіту Полтавської губернії (тепер Прилуцького району Чернігівської області).

Во времена самой нежной моей юности (мне было тогда 13 лет) я чумаковал тогда с покойником отцом. – Батько Шевченка Григорій Іванович помер 21 березня 1825 р., коли Тарасу було одинадцять років (див.: Тарас Шевченко: Документи та матеріали до біографії: 1814–1861. – К., 1982. – С 9).

Выезжали мы из Гуляйполя. Я сидел на возе и смотрел не на Новомиргород, лежащий в долине над Тикичем, а на степь, лежащую за Тикичем. – Гуляйполе – давня назва (до 1787 р.) містечка Златополя Чигиринського повіту Київської губернії. У 1959 р. Златополь об’єднано з Новомиргородом. Новомиргород – місто Єлисаветградського повіту Херсонської губернії (тепер районний центр Кіровоградської області), розташоване на річці Великій Висі (ліва притока річки Синюхи). Тікич – річка у Черкаській області, один із витоків Синюхи. Тут і далі Шевченко помилково називає Тікич замість Великої Висі.

Соб, цоб – вигук, яким волів або коней повертають ліворуч.

Єлисавет (Єлисаветград) – повітове місто Херсонської губернії (тепер Кіровоград, обласний центр України).

мы приехали в Грузовку… – Очевидно, йдеться про село Грузьке, розташоване в долині річки Грузької, за 18 км на захід від Кіровограда.

Старі Санжари (з 1946 р. – Решетники) – село на Полтавщині. Біля Санжар був брід через Ворсклу, тут проходив чумацький шлях.

Троїста музика – український народний музичний ансамбль – тріо, до складу якого входять скрипка, бас і бубон або цимбали, бас, ударні (бубон чи барабан).

Білоцерківка – село на Полтавщині, розташоване на річці Псьол.

Идуть соби чумаченьки. – Неточна автоцитата з третього розділу поеми «Катерина»:

Ідуть шляхом чумаченьки,

Пугача співають.

Серце мое! доле моя! Моя Катерыно! – Авторемінісценція з поеми «Катерина». Пор.: «Катерино, серце моє», «Де то моя Катерина», «Серце моє! Не плач, Катерино» та ін.

Маслосвятіє – обряд соборування єлеєм, тобто помазання єлеєм тяжкохворого чи вмираючого.

Третьи петухи только что пропели… – Спів третіх півнів – знак рівної відстані від півночі до вранішньої зорі.