Начальная страница

Тарас Шевченко

Энциклопедия жизни и творчества

?

2

Тарас Шевченко

Варіанти тексту

Опис варіантів

Не описываю вам ни хозяйки, ни хозяина, потому что при во время нашей аудиенсии на дворе было почти темно, следовательно, подробностей рассмотреть было невозможно. А как ни будь хороша картина в целом, но если художник пренебрег подробностями, картина то картина его останется только эскизом, на который истинный знаток и любитель посмотрит и только головой покачает. И отойдет со вздохом к портретам Зарянка восхищаться гербами, со всею с убийственною подробностию изображенными на пуговицах какого-нибудь вицмундира.

Во избежание помавания главы знатока и любителя оконченных картин, я ограничусь только первым впечатлением, что, по мнению психологов, д[аже?] самая важная черта при изображении характеров.

Первое впечатление, произведенное на меня хозяйкою, было самое приятное впечатление, а хозяином – напротив. Но это, быть может, указательный палец левой руки, так благосклонно протянутый моему приятелю, был причиною такого неприятного впечатления.

Веселая толпа гостей тихонько двигалася к дому, уже освещенному ярко внутри. А снаружи еще на террасе, между роскошными цветами и лимонными деревьями, только еще фонари разноцветные фонари развешивали.

Лишь только хозяин с хозяйкой вступили на террасу, как крепостной оркестр грянул знаменитый марш из «Вильгельма Телля», после марша сейчас же, не переводя духу, полонез, и бал начался во всем своем величии.

Некий ученый муж поехал, кажется, барон Боде, поехал из Тагерана в к развалинам Персеполиса и описал довольно тщательно свое путешествие до самой долины Мардашт. Увидевши же величественные руины Персеполиса, сказал: «Так как многие путешественники описывали сии знаменитые развалины, то мне здесь совершенно нечего делать».

Я то же могу сказать, глядя на провинциальный бал, хотя мое путешествие не имело цели описания провинциального бала и не было сопряжено с такими трудностями, как путешествие из Тагерана в дале[кий Персеполис?] к развалинам Персеполиса, да и уподобление сравнение, надо правду сказать, я делаю самое неестественное; да что делать, – что под руку попало, то и валяй.

Любую повесть прочитайте современной нашей изящной словесности, везде вы встретите описание если не столичного, то уж непременно провинциального бала, и, разумеется, с разными прибавлениями насчет нарядов, ухваток или манеров и даже самых физиономий, как будто природа для провинциальных львиц и львов особенные формы делала. Вздор! Формы одни и те же, и лю[ди] львицы одни и те же львицы и львы одни и те же, и ежели есть между ними разница, так это только та, что провинциальные львы и львицы немножко ручнее столичных, чего (сколько мне известно) списатели провинциальных балов не заметили.

Следовательно, все балы описаны, начиная от бала на фрегате «Надежда» до русской пирушки на немецкой лад, где устьсысольские ребята немножко пошалили.

И в отношении провинциального бала я могу сказать смело, что мне зде[сь] н[ечего?] совершенно нечего делать, как только любоваться свежими, здоровыми лицами провинциальных провинциальных красавиц.

Одно меня немного озадачило на этом бале, именно то, что не видно было ни одного мундира, несмотря на то, что в Прилуцком уезде квартировал стрелковый баталион. Не постигая сей причины, я обратился к моему Виргилию.

А Виргилий мой в эту самую секунду выделывал в кадрили па самым классическим образом.

Я ож[идал] терпеливо ожидал последней конца последней фигуры кадрили, а между тем ре[шал] разгадывал вопрос предположениями.

«Может быть, – думал я, – они тово? Но нет, эта профессия принадлежит более гусарам и вообще кавалерии, а ведь они пехотинцы, да еще с ученым кантом. Нет, тут что-нибудь не да не так». – В эту минуту кадриль кончилась, и вспотевший мой Виргилий подошел ко мне.

– А! каково пляшем! – проговорил он, утираясь.

– Ничего, изрядно, – отвечал я рассеянно. – А вот что, – сказал я ему почти шепотом, – отчего это военных нет на бале?

А вы Их почти нигде не принимают, тем более в таком доме, как дом нашего амфитриона.

«Странно!» – подумал я. И, подумавши, спросил:

– А барышни ничего?

– Ничего.

– Таки совершенно ничего?

– Совершенно ничего!

В это время заиграли вальс, и ментор мой скрылся завертелся с какой-то аппетитною брюнеткой.

А я, протолкавшися между кое-как между зрителей и зрительниц, т. е. между горничных и лакеев, столпившихся у растворенных дверей, вышел на террасу и думал о том, [что]

Мы подвигаемся заметно.

Бал был увенчан самым роскошным ужином и не спрыснут, а не запит, а буквально был залит шампанским всех наименований. Меня просто ужаснула такая роскошь.

После ужина амфитрион предложил гросфатер, что и было принято с восторгом счастливыми гостями.

Гросфатер прод[олжался] начался и продолжался со всей деревенской простотою до самого рассвета восхода солнца.

Красавицы! особенно красавицы вроде героинь покойного Бальзака, т. е. красавицы не первой свежести, не советую вам танцовать до восхода солнечного. Вся Власть, утвержденная при свете свечей над нашим бедным сердцем, распадается при свете солнца, и обаяние, навеянное вами в продолжение ночи, сменяется каким-то горько-неприятным чувством, похожим на пресыщение. Но вы, алчные пожирательницы бедных сердец наших, в торжестве своем и не замечаете, как близится день и могущество ваше исчезает, как тот прозрачный пар туман, разостлавшийся над болотом.

Так думал я, оставляя веселый, непринужденный гросфатер и пробираясь между дубами к нашему лагерю для гост[ей] , все [гости?] (гости не помещались в зданиях; разбивалося несколько палаток в конце сада, что и означало лагерь, или, ближе, цыганский табор). Приближаясь к палаткам, блестевшим на темной зелени, я, к немалому моему удивлению, услышал песни и хохот в одной палатке. Там со[брались?] То были друзья-собутыльники, предпочитавшие мирскую суету уединению, нельзя сказать тихо[му] совершенному. Я кое-как прокрался в свою палатку, наскоро переменил фрак на блузу и скрылся в кустах орешника.

Я не знал, что в к саду примыкает пруд, и мне показалося странным, когда я сквозь густые ветви орешника у[видел] густые, темные ветви орешника пока[зались?] густые, темные ветви орешника стали рисоваться на белом фоне. Я вышел на полянку, и мне во всей красе своей представилося озеро, осененное старыми берестами, или вязами, и живописнейшими вербами. Чудная картина! Вода не шелохнется – совершенное зеркало, и вербы-красавицы как бы подошли к нему группами полюбоваться своими роскошными широкими ветвями. Долго я стоял на одном месте, очарованный этой дивною картиною. Мне казалося святотатством нарушить малейшим движением эту торжественную тишину святой красавицы природы.

Подумавши, я решился, однако ж, на такое святотатство. Мне пришло в голову, что недурно было бы окунуться раза два-три в этом волшебном озере. Что я тотчас же и исполнил.

После купанья мне так стало легко и отрадно, что я вдвойне почувствовал прелесть пейзажа и решился им вполне насладиться. Для его этого я уселся под развесистым вязом и предался сладкому созерцанию очаровательной природы.

Созерцание, однако ж, не долго длилося; я опер[ся] прислонился к бересту и безмятежно уснул. Во сне повторилася та же самая отрадная картина, с прибавлением бала, и только странно – вместо обыкновенного вальса я видел во сне известную картину Гольбейна «Танец смерти».

Сон Видения мои были прерваны пронзительным женским хохотом. Раскрывши глаза, я увидел иг[ривую?] резвую стаю нимф, плескавшихся в и визжавших в воде, и мне волею-неволею пришлося разыграть роль нескромного пастуха Актеона-пастуха. Я, однако же, вскоре овладел собою и ползком скрылся в кустарниках орешника.

В ч[асов?] одиннадцать часов утра посредством колокола сказано было холостым гостям, что чай готов (женатые гости наслаждалися им в своих номерах). На сей отрадный благовест гости потянулися с своих уединенных приютов к великолепной террасе, украшенной столами с чайными приборами и несколькими пузатыми самоварами и кофейниками.

Не успел я кончить вторую чашку светло-коричневого суропа со сливками, как грянул вальс, и в открытые двери в зале я увидел вертящихся несколько пар. «Когда ж они навертятся? » – подумал я. И, сходя с террасы, встретил своего Просперо, который сообщил мне по секрету, что сегоднишний вечер начнется концертом, чему я немало обрадовался хоть, правду сказать, многого и не ожидал. Я, однако же, ошибся.

Вскоре после вечерней прогулки гости собралися кто в чем попало, т. е. кто в сертуке, кто в пальто, а кому нр[авилось?] кто держался хорошего тона или корчил из себя англомана, такие пришли во фраках. А о костюмах нежного пола и говорить нечего. Это уже всему миру известно, что ни одна, в какой бы степени ни была она красавица, не задумается раз двадцать в сутки переменить свой костюм, если имеет в виду встретить толпу хотя бы даже уродов, только не своей породы. Прошу не погневаться, мои милые читательницы, это не сочинение, а неопровержимый факт.

Пу[блика] Гости собрались и заняли свои места, разумеется, с некоторою сортировкой: что покрупнее, выдвинулося вперед, а мелочь (в том числе и нас, Господи, устрой) поместилася впотьм[ах] кое-как впотьмах, между колоннами. Когда пришл[о] все пришло в порядок, явился на подмостках вроде домашн[ей сцены] сцены вольноотпущенный капельмейстер, довольно объемистой стати и самой лакейской физиономии. «Ученик знаменитого Шпора!» – кто-то шепнул возле меня. Еще миг, и грянула «Буря» Мендельсона. И, правду сказать, грянула и продолжала греметь удачно. Меня задел не на шутку виолончель. Виолончелист сидел ближе других музыкантов к авансцене, как бы напоказ (что, действительно, и было так).

Это был молодой человек, бледный и худощавый, – все, что я мог заметить из-за виолончеля. Соло свои он исполнял с таким чувством и мастерством, что хоть бы самому Серве так впору. Меня удивляло одно: отчего ему не аплодируют. Самому же мне начинать было неприлично. Что я за судья, да и что я за гость такой? Бог знает что и бог знает откуда. Что скажут гости первого сор[та] разбора!

Между тем «Буря» кончилася, и я услышал та[кого рода?] произносимые вполголоса похвалы артисту такого рода:

– Ай да Тарас! Ай да молодец! Недаром побывал в Италии!

Пока оркестр строился, я успел узнать от соседа кое-что о интересно[м] заинтересовавшем меня артисте. Началася увертюра из «Прециозы» Вебера. И я, к удивлению моему, увидел виолончелиста со скрипкою в руках. Т[еперь?] почти рядом с капельмейстером. И теперь я его мог лучше рассмотреть.

Это был молодой человек лет двадцати с небольшим, стройный и грациозный, с черными оживленными глазами, с тонкими улыб[ающимися] едва улыбающимися губами, высоким бледным лбом. Словом, это был джентельмен первой породы. И вдобавок самой симпатической породы.

Когда он исполнил арию Прециозы, я не утерпел, закричал «браво!» и изо всей мочи стал аплодировать. Все посмотрели на меня, разумеется, как на сумасшедшего. Я, однако ж, не струсил и продолжал хлопать и прод[олжал] кричать «браво!», пока, наконец, воловьи глаза самого хозяина не заставили меня опомниться.

Оркестр снова строился, но я, не ожидая услышать что-нибудь лучше лучшего, вышел из залы в сад. Ночь была лунная, теплая и спокойная. Я бродил около дому недалеко, и до меня долетали из хаоса звуков чудные звуки виолончеля или скрипки. И образ грустного артиста с своею меланхолическою улыбкою носился как бы живой передо мною.

Где я его видел? Где я с ним встречался? – спрашивал я сам себя. И после долгого напряжения памяти я вспомнил, что я видел его во время обеда за сту[лом], с рукой, обернутой салфеткой, за стулом самого хозяина.

Мне сделалося почти дурно после такого открытия.

Музыка затихла, и я пошел через леваду по дорожке [к] старосветским дуб[ам] таинственным дубам. Пройдя немного, я услышал тихий шорох шагов за собою, оглянулся и узнал преследующего меня виолончелиста. Я обратился было к нему с вопросом, но он предупредил меня, схватил мои руки и со слезами прижал их к губам своим.

– Что вы? Что вы? Что с вами сделалось? – спрашивал я его, стараясь освободить руки.

– Благодарю вас! благодарю! – говорил он шепотом. – Вы! вы еди[нственный] один-единственный человек, который слушал меня и понял меня! – Он не мог продолжать за слезами. Я молча взял его под руку и привел к дерновой скамейке, устроенной вокруг столетнего развесистого дуба.

Долго мы сидели молча, наконец он заговорил:

– Вы со мной очень милостивы. – В это время раздался голос, называвший его по имени.

– Идите в виноградную беседку, – сказал он, вставая. – Я сию минуту приду к вам.

Он И он поспешно удалился. Глядя вслед ему, я думал: вот вдохновенный миннезингер XII века. Как мы недалеко, однако ж, стоим ушли от благородных разбойни[ков] рыцарей-разбойников того плачевного века. А просвещение идет себе вперед крупными шагами.


Примітки

отойдет со вздохом к портретам Зарянка восхищаться гербами, с убийственною подробностию изображенными на пуговицах какого-нибудь вицмундира. – Зарянко Сергій Костянтинович (1818–1871) – російський художник, академік Петербурзької Академії мистецтв. Відомий як портретист. Для його творів характерна надмірна точність у відтворенні зовнішніх рис натури, що з іронією відзначає автор повісті. Про фотографізм К. Зарянка («дагерротипное подражание природе»), протиставляючи його творчість справжньому мистецтву, Шевченко згадав і в щоденнику (запис від 12 липня 1857 р.).

Первое впечатление, произведенное на меня хозяйкою, было самое приятное впечатление… – Прототипом Софії Самійлівни була дружина власника Дігтярів П. Г. Ґалаґана Софія Олександрівна Ґалаґан (уроджена Казадаєва; ?–1864). Л. М. Жемчужников характеризує її як «добрую и приятную женщину» і відзначає, що «у ней был альбом с рисунками Штернберга и Шевченки» [Жемчужников Л. М. Мои воспоминания из прошлого. – С. 161]. Очевидно, йдеться про придбані С. О. Ґалаґан у грудні 1857 р. нині не відомі акварельні пейзажі Каратау та Новопетровського укріплення, надіслані Шевченком Бр. Залеському для літографування у «Віленському альбомі». Видавець альбому на той час виїхав на рік до Парижа, і Бр. Залеський через З. Сераковського передав малюнки до Петербурга, де їх було продано (див.: Шевченко Т. Г. Повне зібрання творів: У 10 т. – К., 1964. – Т. 9. – № 36, 80). Образи господарів маєтку в повісті не повторюють усіх біографічних рис подружжя Ґалаґанів. Так, у реальних Ґалаґанів дітей не було, в «Музыканте» у дігтярівських поміщиків дві доньки; вигадано сам факт й обставини смерті Софії Самійлівни та її чоловіка.

«Вільгельм Телль» – опера італійського композитора Джоаккіно-Антоніо Россіні (1792–1868), написана на сюжет однойменної драми німецького письменника і теоретика мистецтва Й.-Ф. Шіллера (1759–1805). Шевченко згадує оперу Россіні також у щоденнику (записи від 13 жовтня 1857 р., 5 та 6 лютого і 21 квітня 1858 р.).

Боде Климентій Карлович – перший секретар російського посольства в Персії у 50-х роках XIX ст., автор записок про подорожі по Персії, що друкувалися в журналі «Библиотека для чтения» в розділі «Науки и художества» [1854. – Т. 123. – № 1/2. – С. 1–54; Т. 125. – № 5/6. – С. 117–166; Т. 126. – № 7/8. – С. 29–80; Т. 130. – № 3/4. – С. 1–40]. Шевченко читав їх у Новопетровському укріпленні.

Тагеран (Тегеран) – столиця Ірану (до 1935 р., коли назва Іран стала офіційною, цю державу в ряді країн називали Персією).

к развалинам Персеполиса… – Персеполіс, Персеполь – одна із столиць Давнього Ірану. Місто засноване в кінці VI ст. до н. є. на початку правління Дарія І. У 330 р. до н. є. було зруйноване армією Александра Македонського і припинило своє існування. В Персеполі та його околицях збереглися численні пам’ятки різних епох [див.: [Боде К.]. Путешествие в Луристан и в Аравистан. Статья вторая // Библиотека для чтения. – Т. 126. – № 7/8. – С. 29–43].

до самой долины Мардашт. – Ідеться про рівнину Мервдешт на півдні Ірану, де знаходяться руїни Персеполя.

сказал: «Так как многие путешественники описывали сии знаменитые развалины, то мне здесь совершенно нечего делать». – Шевченко неточно переказує наступний фрагмент записок К. Боде:

«Но если трудно дать ясный отчет в разнообразных впечатлениях, производимых этими развалинами, еще труднее подробно описать самые развалины: нужны недели, месяцы, может быть, целые годы, чтобы подробно вполне осмотреть и изучить Персеполис. Притом же необходимо предварительно запастись глубокими историческими сведениями о вероисповедании, правах, обычаях, науках и художествах древних, прежде чем решиться описывать эти драгоценные остатки старины. Я не мог посвятить себя подробному изучению древности, не мог долго оставаться в Персеполисе, и эти причины да послужат оправданием моему поверхностному описанию. Я позволю себе один легкий очерк великолепных памятников и с большой осторожностию сделаю несколько замечаний» (Там само. – С. 31).

Далі К. Боде широко цитує описи пам’яток Персеполя та відомості з його історії з різних джерел.

все балы описаны, начиная от бала на фрегате «Надежда»… – Йдеться про повість російського письменника Олександра Олександровича Бестужева (псевдонім – Марлінський; 1797–1837) «Фрегат “Надежда”», яка починається описом балу-маскараду в Петергофі [Марлинский А. Русские повести и рассказы. – Изд. 3. – СПб., 1838. – Ч. 7. – С. 7–16].

до русской пирушки на немецкий лад, где устьсысольские ребята немножко пошалили. – Шевченко має на увазі поему М. В. Гоголя «Мертвые души», близько до тексту, хоча і не зовсім точно щодо деталей переповідаючи з пам’яті подію, описану в творі, – «пирушку на русскую ногу с немецкими затеями», яку влаштували сольвичегодські купці, що приїхали в місто N. на ярмарок, «приятелям своим устьсысольским купцам» і яка закінчилася бійкою. «Сольвычегодские уходили насмерть устьсысольских […] В деле своем купцы повинились, изъясняя, что немного пошалили…» [Гоголь Н. Похождения Чичикова, или Мертвые души. – С. 372–373].

Кадриль – танець, поширений у багатьох народів. Його танцюють чотири пари. В XVII–XIX ст. був салонним танцем.

с ученым кантом. – Офіцери військових частин, служба в яких вимагала спеціальної освіти (артилеристи тощо), мали особливий («ученый») кант на мундирі.

дом нашего амфитриона. – Амфітріон – тут: гостинний господар; у грецькій міфології син тірінфського царя Алкея, чоловік Алкмени, Гераклової матері. Ім’я Амфітріона як загальне в значенні гостинного господаря стало вживатися в Європі після комедії «Амфітріон» французького драматурга Жана-Батіста Мольєра (1622–1673), переробки комедії римського драматурга Плавта (III ст. до н. е. – бл. 184 р. до н. е.) «Алкей» (написана за однією з сюжетних ліній міфу про Амфітріона).

ментор мой завертелся… – Ментор – тут: керівник, наставник; у поемі Гомера «Одіссея» Ментор – наставник Телемака, сина Одіссея. Поширенню імені Ментора в значенні вихователя, наставника сприяв роман французького письменника Франсуа де Селіньяк де Ла Мот Фенелона (1651–1715) «Пригоди Телемака», одним із персонажів якого є Ментор. Шевченкові був відомий роман Фенелона (вийшов у перекладі російською мовою прозою: Фенелон Ф. Странствования Телемаха, сына Улиссова. – СПб., 1747, та віршами: Тредиаковский В. Тилемахида. – СПб., 1766. – Т. 1). За мотивами роману 1856 р. Шевченко виконав сепією малюнок «Телемак на острові Каліпсо».

Гросфатер – старовинний німецький танець, який раніше супроводжувався співом. Описуючи розваги в сусідній з Дігтярями Качанівці, російський композитор М. І. Глинка відзначає, що під час танців

«сам Тарновский (власник Качанівки. – Ред.) поощрял гостей собственным примером, в особенности в гросфатере, которого фигуры он выделывал с необыкновенным усердием» [Глинка М. И. Полное собрание сочинений: Литературные произведения и переписка. – М., 1973. – Т. 1. – С. 285].

красавицы вроде героинь покойного Бальзака, т. е. красавицы не первой свежести… – Бальзак Оноре де (1799–1850) – французький письменник, автор багатьох романів і повістей. Шевченко тут, очевидно, має передусім на увазі героїню його повісті «Тридцятирічна жінка» (російський переклад: Женщина в тридцать лет. – СПб., 1833), одну з перших серед жіночих образів того типу у творах письменника, який згодом узагальнено у виразі «жінка бальзаківського віку».

известную картину Гольбейна «Танец смерти». – Гольбейн Ганс Молодший (бл. 1497..1498–1543) – німецький художник. Автор портретів, композицій на релігійні теми, соціально загострених графічних творів. Шевченко, ймовірно, пише про один із малюнків Гольбейна з серії «Образи смерті» (або «Танець смерті»). Малюнки цієї серії, гравійовані на дереві, були відомі у численних репродукціях. Шевченко згадував Гольбейна також у щоденнику (запис від 10 липня 1857 р.).

увидел резвую стаю нимф… – Німфи – в давньогрецькій і давньоримській міфології божества в образі жінок, які уособлювали сили природи (німфи морів, річок, гір, дерев тощо).

разыграть роль нескромного Актеона-пастуха. – За давньогрецьким міфом, пастух Актеон побачив богиню мисливства Артеміду під час купання її з німфами. Розгнівавшись, Артеміда перетворила Актеона на оленя, і він був розірваний власними собаками.

встретил своего Просперо… – Просперо – персонаж драми англійського поета і драматурга Уїльяма Шекспіра (1564–1616) «Буря», мудрець-чарівник, що залагоджує долі всього оточення.

Капельмейстер – тут: диригент оркестру. Капельмейстером у Дігтярях з другої половини 30-х років XIX ст. був австрійський підданий, вихованець Празької консерваторії, уродженець Карлсбада Доменік Краузе. В 1845 р. йому було 59 років. Сучасники високо оцінювали роботу Д. Краузе – диригента дігтярівсько оркестру. До репертуару оркестру входили симфонічні твори Бетховена, Вебера, Мендельсона, Шуберта, Шпора та ін. [Записки Петра Дмитриевича Селецкого. – Киев, 1884. – Ч. 1: 1821–1846. – С. 174; див. також: Жур П. Літо перше. – С. 38–39; Шамаєва К. Побут Дехтярів (середина XIX ст.) // Музика. – 1984. – № 6. – С. 25].

«Ученик знаменитого Шпора!» – Шпор Людвіг (1784–1859) – німецький композитор, скрипаль, диригент, педагог. Автор опер, симфоній, концертів для скрипки з оркестром, струнних квартетів тощо. Засновник німецької скрипкової школи. Його діяльність як диригента багато сприяла формуванню диригентського мистецтва як самостійного виду виконавства. Одним із перших увів у практику диригування за допомогою палички.

грянула «Буря» Мендельсона. – Мендельсон-Бартольді Якоб-Людвіг- Фелікс (1809–1847) – німецький композитор, диригент, органіст. Автор численних творів різних жанрів, у тому числі симфоній, ораторій, інструментальних концертів, опери, вокальних і хорових творів, музики до вистав, зокрема концертної увертюри до комедії Шекспіра «Сон літньої ночі» (1826), яку далі в «Музыканте» високо оцінив Шевченко. Очевидно, він мав на увазі саме цей дуже популярний симфонічний твір, неточно назвавши його за асоціацією із щойно згаданим у повісті героєм іншої п’єси Шекспіра – «Буря».

Меня задел не на шутку виолончель. – Характер згадок про віолончель та описів віолончельної гри в повісті «Музыкант» свідчить, що Шевченко був любителем і знавцем віолончельної музики. Як можна судити з дальшого тексту твору, в 1830–40-х роках у Петербурзі поет відвідував концерти з участю першого видатного російського віолончеліста, музичного діяча Матвія Юрійовича Вієльгорського (1794–1866). Були знайомі віолончелісти і в Україні, зокрема Андрій Йосипович Галенковський (1815–?), автор мазурок для віолончелі «Спогади про Малоросію» (СПб., 1839), що часто грав у концертах у Дігтярях, та Ілля Іванович Лизогуб (1787–1867), поміщик, один із господарів маєтку в Седневі, де в 1846 і 1847 рр. жив Шевченко.

Виолончелист сидел… – Прототипом Тараса Федоровича був кріпак П. Г. Ґалаґана талановитий скрипаль Артем Наруга. В 1830-х роках він учився в Петербурзі, зокрема у визначного скрипаля петербурзьких імператорських театрів, добре знаного і за кордоном Йоганна Ремерса (1805 – р. см. невід.) [Мітельман Є. Нове про Шевченкового музиканта // Радянське літературознавство. – 1989. – № 10. – С. 70–71], пізніше протягом трьох років – у Дрездені у відомого польського скрипаля і композитора Кароля Ліпінського (1790–1861; працював у Дрездені в 1839–1859 рр.) [Записки Петра Дмитриевича Селецкого. – Ч. 1: 1821 – 1846. – С. 174]. На час зустрічі з Шевченком А. Наруга був одружений [Жур П. Літо перше. – С. 40].

Серве Андрієн-Франсуа (1807–1866) – бельгійський віолончеліст і композитор. З 1839 р. неодноразово гастролював у Росії. Шевченко слухав його гру в Петербурзі, 9 травня 1840 р. зустрічався з ним на вечорі у М. Маркевича.

увертюра из «Прециозы» Вебера. – Вебер Карл-Марія фон (1786–1826) – німецький композитор, диригент, піаніст, основоположник німецької романтичної опери. Серед його творів – музика до п’єси німецького актора і драматурга Пія-Олександра Вольфа (1782–1828) «Преціоза».

Мінезингери – лицарські поети-співці в германських країнах середньовічної Європи. Поезія мінезингерів формувалася з другої половини XII–XIII ст. її центральна тема – лицарська любов, служіння дамі серця, домінуючий жанр – пісня.