3

Тарас Шевченко

Мы выпили по рюмке сливянки, а старушка, утерши слезы, начала так:

– Не умею сказать, сколько минуло тому лет, только это случилося давно, еще до француза; я была еще тогда такою стрыгою, когда покойный Демьян Федорович, царство ему небесное, пришел из-под француза. Они служили в каких-то козаках, а в каких именно, не умею вам сказать. Знаю только, что в козаках, и больше ничего. Батюшку своего, Федора Павловича, царство ему небесное, они не застали в живых. Осмотревшися дома около хозяйства, поправили, что нужно было поправить, а что не нужно, то и так оставили. Тогда же они выстроили и два витряка, вот что на горе стоят. Они только и уцелели ото всего добра. Построивши витряки, да и задумали свататься, и высватали они аж за Остром у какого-то Солоныны Катерину Лукьяновну. Вот весною засватались, а после Першои Пречистой и повенчалися; и полгоду не был женихом, голубчик мой. После их свадьбы меня и взяли в двор, в покои. Долго я плакала и скучала за своими домашними, а после привыкла, когда побольше подросла. На другой или на третий год… кажется, на третий, дал им Бог дитя. Назвали его Катериною, а меня приставили к нему нянькою. С той поры и по сие лютее время я не разлучалася с моею бесталанницею ни на один час. Она у меня на глазах выросла, и замуж вышла, и…

– Та годи вам плакать, Микитовна, – сказал хозяин с участием. – На все те воля Божия, слезами только Бога гнивыте.

Старушка, помолчав немного, продолжала:

– А какой хозяин! Какой пан добрый! Душа какая праведная была! И все пошло прахом. Бывало, ст[арый] покойный Катеринич приедет к нам из Киева, да только подивуется, а уж можно сказать, что Катеринич даром никого не похвалит. Да, правду сказать, было чему и подивоваться. Село всего-навсе сорок хат, а посмотрите, чего в этом селе нет? И ставы, и млыны, и пасики, и вынныця, и броварь, и скотыны разной, а в коморах, – и, Господи! – разве птичьего молока нет, а то все есть,

А по селу так любо было по улице пройты: хаты чистые, белые; казалось, что в нашем хуторе вечная Велыкодная неделя. Люды ходять соби по улице или сидят под хатами, обутые, одетые. А дети бегают по улице в беленьких сорочечках, точно янгелята Божий. О, ох! и где это все девалося? Правда, и Катерина Лукьяновна была хозяйка, но все-таки не то, что сам.

Бывало, каждое божее воскресенье или праздник какой запросят покойного отца Куприяна на «Отченаш» да и выставят двенадцать графинов и все с разными настойками. А отец Куприян, царство ему небесное, по «Отченаше» выпьет, бывало, из каждого графина по рюмке, да как дойдет уже до последнего, то и скажет: «Вот это хорошая водка, ее и будем пить». А водки, правду сказать, все были одинаково хорошие, да он, покойник, был уже такой чудной, любил иногда, царство ему небесное, и пошутить.

– Чудный! чудный-таки был покойник, – говорил хозяин, наливая в рюмку сливянки. – А чтобы, сказать, пьяного, так я его никогда не видал. Бог его знает, или это уже натуру такую добрую Бог даст человеку, или человек уже сам приспособится, не знаю. А что, Микитовна, если б и вы з намы выпылы чарочку слывянки, воно б, може, и полегшало.

Старушка отказалась от сливянки и, немного помолчав, продолжала свой рассказ:

– Катерине Демьяновне пошел уже другой годочек, как воно в первый раз на ноги стало. Я привела ее за ручку в гостиную, где они поутру пили чай. Господи! что тут было радости! так и рассказать было трудно не можно. Катерина Лукьяновна взяли ее на руки и, поцаловавши, ска[зали] тут же и сказали, что ни за кого на свете не выдадут ее замуж, как за князя или какого генерала. Ох! так же оно и случилося на наше безголовья.

А какие люди сватались! Нет-таки, дай ей князя или генерала. Вот тебе и князь!

– Да, таки нечего сказать, хороший князь, – перебил хозяин. – Дался он ей, бедной, знать себя.

– Стало оно вырастать, стали его учить сначала грамоте, а потом – и, Господи! – чему они его не учили? Бывало, жаль посмотреть на бедное дитя: и шить, и вышивать, и прясть, и нитки сучить, а раз сам так послал ее, бедную, и коров даже доить. Бывало, сама иногда вскинется на него: «Что ты, – говорит, – делаешь с бедным ребенком? Разве мы ее за мужика что ли готовимо?» – «А может, и за мужиком придется жить: будущее кто знает?» – бывало, скажет сам, да и замолчит. А она ему: «Ты бы лучше для нее фортепьяны купил в Киеве». Купили и фортепьяны на контрактах. Привезли с фортепьянами и учителя; не умею сказать, поляк ли он был, или немец, не знаю, только он говорить совсем не умел по-нашему; бывало, скажет слово, так слушаешь да хохочешь. Вот он ее в год или в два и выучил играть на тех фортепьянах, да как, бывало, заиграет моя лебедонька, так только сидишь, слушаешь, слушаешь, да и заплачешь. А она возьмет да и переменит песню, да как ударит горлицю или метелыцю. Согрешила я, грешная, не вытерплю, бывало, да как возьмуся в боки, да и пойду, ка[к] да как пойду? Только подлога ломится. А она играет, бывало, да хохочет. Однажды нас и застала сама. Да как прикрикнет на нее: «Ты, – говорит, – что это делаешь? Разве этому тебя учили играть? Только инструмент портишь своими мужицкими песнями. А ты, цындря, не знаешь, где коров доят, то будешь знать». Я, разумеется, испугалася и стала себе в угол, как бу[дто] да и стою, как будто меня и в комнате нет.

– А вы таки, Микитовна, булы колысь, нигде правды сховать, бул[ы] таки добре дзындзюрысти, – сказал хозяин, наливая рюмку сливянки.

– Просты мене, Господы! Сказано – молодость, а в молодости чего не случается. А бывало, когда моя пташечка Катруся совсем выросла, то как только лягут спать паны после вечери, а мы и выйдем тихонько в сад, гуляем, гуляем, до самого света гуляем. А месяц так тебе и светит, как будто Днем. А она еще, бывало, возьмет да и запоет: «Не ходы, Грыцю, та на вечерныцю», – та тихо, тихо, та сладко, так бы вот, кажется, и слушала б ее, слушала б, до самого б свету слушала б.

– Помню, хорошо помню, – сказал хозяин, – раз иду я вночи коло вашого саду, только слушаю, что-то поет, только не «Грыця», а другую какую-то песню. Я остановился и так простоял, как прикованный до тыну, до самого билого дня. Ничого сказать, прекрасно було слушать, как она пела вона, бувало, заспивае.

– А поутру, спала ли, нет ли, вспорхнет, что твоя пташечка, и снова поет, и снова веселится, и никто, опроче меня, не знает, что ночью диялось. Ах, вот что я было чуть-чуть было совсем не позабыла: есть тут, голубчики мои, недалеко од нашего села на Трубайли таки Трубайли хутор майора Ячного. Вы его, Степанович, знаете, самого майора? Он и теперь еще здравствуе, благодарение Богу. А что за хозяин! Так и покойному нашему Демьяну Федоровичу не уступит. Правда, у него только всего-навсе десять хат на хуторе, так зато и хаты! Зато и люды! Что хата, то семья – душ десять. Известное дело, в добри та в роскоши живут. А у самого майора ставочок, млыночок, садочок, витрячок, а домик – что твоя писанка: чистенький, беленький, только смотри да любуйся. А что же, если б у него еще и хозяйка была б жива, а то он сам за всем хозяйничал. Правда, был у него сынок, но то, что еще, можно сказать, дытына, да и то не на глазах росло, а было где-то в школах, не знаю – в Киеве, не знаю – в Нежине.

А были они с нашим покойным великие приятели, бывало, или наш у него, или он у нашего, куска хлеба не съедят врозь, все вместе. На праздники приезжал к нему гостить и сын из школы, и только слава, что приезжал к отцу, а у нас, бывало, и дне[м и ночью?] днюет и ночует, и с моею Катрусею, бывало, и в поле, и я саду, и в покоях, одно без другого никуда. Я, бывало, гляжу на них та и думаю: «Вот вырастает парочка, так так, что на диво. Они просто одно для другого на свет Божий родилися». Так думал и майор, так думал и наш Демьян Федорович, а про детей и говорить нечего; да все так думали. Да не так думала Катерина Лукьяновна. Она спала и видела своего зятя или князя, или генерала, а о других и думать не хотела. Бывало, когда ему, бедному, приходило время отправляться в школу, то Катруся моя уже за неделю начинает плакать, а когда он уедет уже совсем, то она, бедная, просто в постель сляжет и долго после того не ест, не пьет ничего, – Бог ее знает, чем она и жива была.

Так-то они, мои голубяточки, росли, росли, да и выросли вместе, да и полюбилися, сердечные, на свое безголовья.

Господи! я уже в домовыну смотрю, а когда вспомню про них, моих пташечек, то как будто снова молодею. Бывало, уже перед тем, как им надо расставаться, сойдутся себе в саду, станут где-нибудь под липою или под берестом, обнимутся, поцалуются и долго-долго смотрят друг другу в очи, а слезы у обоих из очей так жемчугом и катятся, – знать, они чувствовали, бедные, что ра[злучат] не дадут им жить одному для другого.

Вот он уже кончил свою школу. Покойный губернатор Катеринич взял его к себе в Киев, определил его в какую-то палату. Не умею уже вам [сказать], для чего он его определил в палаты. Вот он пробыл уже год в той палате, а на другой год приезжает к нам в гости, да и давай сватать мою Катрусю. Демьян Федорович, царство ему небесное, таки сразу согласились. И говорят, что лучше мужа наший Кати не найты и за морями. И правду говорили. Так что ж сама?.. Не Катруся сама, Боже бороны! а сама Катерина Лукьяновна? Уперлысь и руками, и ногами. «Как! – закричит, бывало. – Чтобы я свою единственную дочь отдала за хуторянына, за гречкосия! Нет, лучше я ее в гроб положу, чем увижу ее, мою милую милую Катеньку, на хуторе Ячного! Что она там будет делать – индыков кормить, гусей загонять? Нет, не для того я ее на свет породила, не для хутора Ячного я ее воспитывала!» Фыркнет, бывало, и запрется в свои покои на целый день. А он сам около нее и так и сяк. Нет, хоть и не подходи – знай свое провадыть: князя или генерала, да и только! Покойный Демьян Федорович хотел уже было без ее согласия перевенчать, да, знать, Бог не судил ему это доброе дело. О Рождестве он заболел, вернувшися из Козельца, а на Середохрестний и Богу душу отдал. Господи! и теперь страшно вспомнить! Как он, уже на вечной постели, просил ее, чтобы не отдавала Кати ни за князя, ни за генерала, а чтобы отдала ее за молодого Ячного или за кого другого, только за свою ровню. Нет, таки поставила на своем.

Примітки

…это случилося давно, еще до француза… – тобто до Вітчизняної війни 1812 р.

Стрига – людина з коротко підстриженим волоссям; була стригою – була ще дитиною (а не дівчиною, що мала носити косу).

…пришел из-под француза. Они служили в каких-то козаках… – тобто в козацьких полках, сформованих в Україні під час Вітчизняної війни 1812 р. Ці слова Микитівни суперечать її попередньому твердженню («это случилось давно, еще до француза»).

Остер – повітове місто і річка на Чернігівщині.

…покойный Катеринич приедет к нам из Киева… – Тут і далі йдеться про київського цивільного губернатора у 20–30-х роках XIX ст. Василя Семеновича Катеринича (1771–1847). Перебуваючи у лютому 1846 р. за завданням Київської археографічної комісії на Чернігівщині, Шевченко відвідав село Марківці Козелецького повіту (тепер Бобровицького району Чернігівської області) й виконав вісім портретів членів родини поміщика Петра Андрійовича Катеринича – племінника В. С. Катеринича.

Бровар, броварня – пивоварня.

…запросят покойного отца Куприяна на «Отченаш»… – Запросити на «Отченаш» – запросити на сніданок, обід або вечерю: благословляючи страви, священик читає цю молитву.

безголовья – в російській мові це род. однини від безголовье, тобто відсутність голів (і нічого більше). Фраза не має сенсу, якщо читати її по-російськи. Треба було сказати на наше несчастье.

Контракти – контрактовий ярмарок, на якому укладали контракти (угоди) на гуртову купівлю-продаж ремісничих, пізніше промислових виробів, сільськогосподарських продуктів, на продаж, купівлю та оренду поміщицьких маєтків, оформляли кредитні операції тощо. В повісті йдеться про щорічний (з 1797 по 1927 р., у 1918–1922 рр. не проводився) контрактовий ярмарок у Києві, що відбувався взимку на Подолі.

…как ударит горлицю или метелицю… – Горлиця – давній український народний танець і музика до нього. Метелиця – народний танець (український, російський, білоруський) і музика до нього.

Только подлога ломится – подлога в російській мові – род. від подлог (підробка, фальсифікат). Речення не має сенсу, якщо читати його по-російськи. Треба було сказати Только пол ломится.

«Ой не ходи, Грицю, та на вечорниці…» – одна з улюблених Шевченком українських народних пісень, яку він згадує й в інших творах – віршах «Перебендя», «До Основ’яненка», поемах «Катерина», «Гайдамаки», «Мар’яна-черниця», повісті «Близнецы» (див.: Собрание малороссийских народных песен. Для одного голоса с аккомпанементом фортепьяно / Аранжировал Алоиз Едличка. – СПб., [1860]. – ч. 1. – № 44; Двісті українських пісень: Співи і слова / Зібрав Марко Вовчок, у ноти завів Едуард Мертке. – Лейпциг і Вінтертур, [1866]. – № 6; Труды этнографическо-статистической экспедиции… собранные П. П. Чубинским. – СПб., 1874. – Т. 5. – С. 429 та ін. – № 820).

…определил его в какую-то палату. – Тобто в одну з установ губернської адміністрації (казенна палата, контрольна палата тощо).