5

Тарас Шевченко

Прошел один только месяц, и я сделался настоящим разбойником. Правда, я никого не убивал, зато немилосердо грабил богатых жидов и шляхту и всякого, кто проезжал в богатом экипаже. И, начитавшись романов о великодушных рыцарях-разбойниках, мне вздумалося подражать им, т. е. брать у богатых и отдавать бедным. Я так и делал. Прошел еще месяц, и меня единогласно провозгласили отаманом. Шайка моя быстро увеличивалась, так что по прошествии четырех месяцев у меня уже было более сотни удалых голов; с такою силой я брал уже смелость нападать открыто на господские дома, и не без успеха, потому что крестьяне изменяли своим тиранам.

Рыцарскими подвигами своими я снискал благорасположение любовь крестьян на Подолии и Волыни. Слава о моем бескорыстии быстро распространялась между крестьянами ними, а шайка моя еще быстрее вырастала, так что через полгода у меня считалося около трехсот товарищей. Я своей армии никогда не держал в одном месте, потому что прокормить ее было трудно и потому, чтобы полицию сбить с толку насчет моего местопребывания. Полиции я, правда, не очень трусил, потому что крестьяне меня любили и в случае опасности укрывали.

Я иногда скоплял свою армию в одно место, не для того, чтобы сделать нападение на неприятеля, а для того, чтобы попировать неделю-другую вместе. Для этого у меня в разных лесах были погреба или забытые древние пещеры, которые были известны только моим эсаулам и весьма немногим испытанным товарищам.

В погребах хранилося вино, съестные прочные припасы, свин[ец] оружие, свинец, порох и деньги.

Такой погреб был у меня один близ Звенигородки, в так называемом Братерском лесу. Этот погреб был вырыт гай[дамаками], как говорит народное предание, гайдамаками в 1768 году. Другой такой же погреб – между Заславлем и Острогом, тоже, кажется, гайдамацкой работы. А третий, самый большой, – около Киева, за оградою Китаевской пустыни – в лесу же. Это были огромные пещеры, пост[роенные] вырытые во [время] вырытые, как кажется, во время Андрея Боголюбского. На горе, в которой вырыты пещеры, заметны и до сих пор следы земляных укреплений, может быть, ограды его загородного терема.

В этих-то пещерах пировал я по несколько дней со всем своим товарыством в виду Китаевской обители, а святые отцы и не подозревали об этом этого.

Освещал я их белыми восковыми свечами, тут же, в Китаевской обители, приготовляемыми для Киево-Печерской лавры. Устилал я эти мрачные пещеры дорогими коврами, шалями и аксамитом. Буйно Шумно! весело было!

Иногда переселишься мыслию в тот край, вспомнишь бывалое и как будто помолодеешь! Господи, прости мое согрешение! согрешение! – И рассказчик набожно перекрестился.

Попировавши несколько дней, я распускал свою команду в разные стороны, назначая или каждому отряду или прежнего утверждая эсаула, с наказом, чтоб все эсаулы назывались моим именем и прозвищем. Сам же я переряжался мужиком или паном и отправлялся в Киев или другой какой город.

Словом, я вел себя, как знаменитый Ринальдо Ринальдини.

Случалось часто мне бывать на берегах моей родной Случи Случи, близ моего родного села, но я в село зайти боялся. Я не боялся измены со стороны крестьян, они были все мною наделены, кто деньгами, а кто натурою, как-то: волами, лошадьми и прочим. Я не боялся их. Но мне страшно было встретить Марысю или панну Магдалену.

Бывало, целые ночи просиживал я на берегу Случи моей милой Случи, смотря на угасавшие огоньки в смиренных хатах моих соб[ратий] мирных, покорных своей судьбе моих собратий. Бывало, плакал я и каялся, но я слишком далеко зашел, чтобы можно было назад воротиться без помощи друга искреннего друга. Я несколько раз покушался навестить панну Магдалену. И всякий раз раздумывал. Мне стыдно, мне страшно было ее видеть! Так боится дьявол встретить чистого ангела! В это время я был самый жалкий, самый несчастный человек!

Походивши около села, полюбовавшись на светлые воды Случи и Тетерева Случи, я удалялся в лес, как волк, бояся встречи человека. В лесу находил я одну из своих шаек, увешивал в[етви] широкие ветви столетнего дуба дорогим ковром и бархатом и принимался пить с своими преступными товарищами.

Я думал окунуть свою грязную совесть в дорогом вине, но не тут-то было! Она выплывала из вина и бешеной кошкой впивалась мне в сердце!

В эти страшные минуты являлась мне, как будто наяву, панна Магдалена и моя прекрасная невеста бракоокраденная невеста.

М[не?] Они являлись мне, как два ангела, и говорили со мной так тихо, сладко, так приятно, что я приходил в себя совершенно счастливым человеком.

Однажды я решился написать письмо, в и в письме своем я просил у ней просил я у них свидания наедине. Местом свидания я назначил пустую хатку в саду у нашего тытаря, предполагаемого моего от[ца] посаженого отца.

Я решился оставить свое проклятое ремесло и готов был сделаться хоть каторжником, ч[тобы] только [бы] очистить свою грязную совесть.

Я тщательно скрывал свое намерение от товарищей, да и к чему [бы] повела откровенность? К грубым насмешкам и больше ничего!

С трепетом дожидал я дня, назначенного мною для свидания с панною Магдаленою.

В это время шлялся я с своим малым отрядом около Луцка.

Однажды из лесу заметили мы: большой дорожный берлин катился в пыли по столбовой дороге.

Я скомандовал своим удальцам: «Из яру на долину!», т. е. выйти на дорогу и остановить берлин. Сказано – сделано. Берлин остановили и,. Он мне издали показался знакомым, и, пока я подбежал к нему, чтобы увериться, не ошибаюсь ли я, чемоданы от берлина были уже отрезаны и сам хозяин был донага раздет и дрожал, связанный, дрожал за свою жизнь.

Кого И кого же я узнал в этом нагом человеке?

Своего злейшего врага! Развратного сластолюбца, графа Болеслава.

Признаюсь, мне было смешно и больно смотреть на него. Он меня тоже узнал и затрепетал всем телом.

Я отвернулся от него и приказал привязать чемоданы, развязать и одеть графа и его камердинера-француза. Дал И дал еще червонец ямщику на водку и отпустил их с Богом, не тронувши ни волоска.

Граф со страха не мог проговорить слова, а француз, усевшись на козлах, вежливо приподнял шляпу и сказал: «Merci, monsieur».

После этого происшествия мне казалося, что я смело могу идти на свидание с панною Магдаленою. Я мечтал уже о ее тихих, сладких речах, о ее прекрасном, милосердом взгляде. взгляде. Я воображал себя покаявшимся, безмолвным, покорным тружеником где-нибудь в глухом монастыре или в далекой ссылке с очищенной совестию. Я был счастлив!

Но Бог судил продлить мои преступления.

На дороге я сильно заболел. Меня привезли товарищи на хутор в лесу близ Дубно, к старухе знахарке, и там оставили. Старуха меня кормила и лечила, как знала.

Старшинство свое я передал товарищу, Прохору Кичатому, человеку физически сильному и не разбойничьего сердца.

С октября месяца я пролежал до апреля, почти не двигаясь; в конце апреля я мог встать на ноги и перейти в другой угол хаты.

На Фоминой неделе я уже сидел под хатой и мог любоваться тихими меланхолическими прелестями оживающей природы.

Это был хутор самый уединенный, так что, кажется, кроме моей лекарки и ее старого мужа, никто и не подозревал существования их хутора.

Я начал выходить почти каждый день, с позволения моей лекарки, посидеть несколько часов под хатою.

Сижу, бывало, себе и любуюсь на прозрачный небольшой ставок, увенчанный зеленым очеретом и греблею, усаженною в два ряда старыми вербами, пустившими свои ветви в прозрачную воду. А ниже гребли старая, как и ее хозяин, мельница об одном колесе, с сладко шепчущими лотоками. На поверхности пруда плавают гуси и утки, каждая в двух экземплярах: одна вверх головою, а другая вниз; издали кажется, что и в воде утка, и на воде утка. На берегу, около гребли, маленький челнок, опрокинутый вверх дном, а под навесом старой мельницы развешены развешена рыбачья сеть. А кругом хутора – дубовый лес непроходимый, только в одном месте вроде просеки, как будто нарочно для полноты пейзажа. И в эту просеку далеко на горизонте синеют, как огромные бастионы, отрасли Карпатских гор.

Я оживал, глядя на эту прекрасную волшебницу природу.

По временам навещал меня Прохор Кичатый, привозил всегда подарок моей лекарке, а мне разных лакомств, говорил мне, что товарищи без меня соскучились, что заработков никаких нету, что он чуть было не попался в руки полиции в Кременце и что меня товарищи ждут, как самого Бога с неба.

Но у меня было другое на уме. Я думал, как бы только собраться с силами и пуститься прямо в Почаев помолиться святой Заступнице Почаевской, потом пробраться на берега Случи, повидаться с панною Магдаленою, а потом уже – куда Бог пошлет, только не к товарищам.

В конце мая я мог уже, с помощию посоха, пуститься в дорогу.

Оделся я в старое крестьянское платье, взял котомку на плечи, посох в руки и, по старой привычке, пистолет за пазуху, поблагодарил, чем мог, моих добрых хозяев и вы[шел], помолился и вышел из хаты. Старик вывел меня на Кременецкую дорогу, и я, простившись еще раз с стариком, пошел по дороге к Кременцу, думая сначала зайти в Почаев, а потом уже идти на свидание с панною Магдаленою.

Возвращаясь из Почаева, я зашел в Кременец посмотреть на королеву Бону и на воздвигавшиеся в то время палаты, или кляштор, для Кременецкого лицея.

Мир праху твоему, благородный Чацкий! Ты любил мир и просвещение! Ты любил человека, как нам Христос его любить заповедал!

Из Кременца пошел я через село Вербы в Дубно, а из Дубна на Острог, Корец до и на Новгород-Волынский, на берега моей родной, моей прекрасной Случи.

Тут я отдохнул и на другой день к вечеру был уже в виду своего села.

Я думал было переночевать в дуброве и поутру уже дать знать панне Магдалене, что я здесь, – но как я дам знать? У меня не было ни бумаги, ни чернила, ни пера.

Подумавши, я решился идти в корчму знакомую корчму и , написать там записку и послать жида к панне Магдалене; притом же меня и голод сильно одолевал. Я пошел в корчму.

Жид не показал виду, что узнал меня. Я спросил чвертку водки, кусок хлеба и тарань. Утоливши немного голод, я спросил у жида лоскуток бумаги, перо и чернило, написал записку и послал жида на панский двор.

Во ожидании ответа я прилег было на лавке отдохнуть и уже начал дремать.

Вдруг двери отворились и в корчму вбежал граф с толпою вооруженных мужиков.

– Держите! Вяжите его! – кричал он.

Я вскочил с лавки, вынул пистолет, ни на кого не целясь, спустил курок, и граф повалился на пол.

Прости мне, милосердый Господи, сей грех невольный! Я не хотел его смерти. Он был у меня в руках, и я отпустил его.

Сам сатана направил мою руку, и я сделался невольным убийцею. Прослывши разбойником во всем краю, это была первая и последняя жертва моих рук. Но это не оправдание. Я все-таки был разбойником и посягателем на чужое добро.

Мужики, зная меня лично и зная мою разбойничью славу, которая была сопряжена со слухами, будто [я] колдун, не хотели вязать меня, но я бросил пистолет в голову жиду-предателю и в сопровождении по[шел] мужиков пошел на панский двор.

На дворе уже меня связали по приказанию графини и заперли в знакомый уже мне погреб. Но уже не дали мне ни хлеба, ни воды, а панна Магдалена не присылала мне ни чаю, ни белого хлеба, как это делала прежде. «И она! – так я думал тогда. – И она, моя добрая! моя единая! и она оставила меня».

Примітки

Осавул – тут: особа, що обіймала одну з адміністративно-військових посад.

Звенигородка – повітове місто Київської губернії (тепер районний центр Черкаської області). Шевченко був у цьому місті до заслання.

Этот погреб был вырыт, как говорит народное предание, гайдамаками в 1768 году. – Звенигородщина була місцем активних дій повстанських загонів під час гайдамацького руху – визвольної боротьби народних мас на українських землях у XVIII ст. проти феодально-кріпосницького та національно-релігійного гноблення. Відзначений Шевченком 1768 р. – рік найвищого піднесення гайдамацького руху – Коліївщини – повстання на Правобережній Україні.

Другой такой же погреб – между Заславлем и Острогом, тоже, кажется, гайдамацкой работы. – Заславль (Ізяславль, Заслав, теперішня назва – Ізяслав) – повітове місто Волинської губернії (нині районний центр Хмельницької області). Острог – повітове місто Волинської губернії (нині районний центр Рівненської області). Шевченко відвідав Острог у жовтні 1846 р., коли за завданням Археографічної комісії їздив на Волинь і Поділля описувати історичні та архітектурні пам’ятки. Про Острог він згадав також у повісті «Прогулка с удовольствием и не без морали». Населення Волині (зокрема жителі Острога) брало участь у гайдамацькому русі та Коліївщині.

А третий, самый большой – около Киева, за оградою Китаевской пустыни. – Китаївська пустинь – монастир на околиці Києва в урочищі Китаїв. В Китаєві до нашого часу збереглися залишки городища IX–X ст., укріплень та печерних келій часів Київської Русі.

Києво-Печерська лавра – найдавніший монастир на східнослов’янських землях. Заснований 1051 р. Антонієм Печерським у печерах поблизу Києва. В XI ст. став центром поширення та утвердження християнства в Київській Русі. Відіграв значну роль у розвитку освіти, науки, культури.

Рінальдо Рінальдіні – герой роману німецького письменника Хрістіана-Августа Вульпіуса (1762–1827) «Рінальдо Рінальдіні, розбійницький отаман» (виданий у російському перекладі в 1802–1804 рр.).

Луцьк – повітове місто Волинської губернії (тепер обласний центр Волинської області).

Дубно – повітове місто Волинської губернії (тепер районний центр Рівненської області). Шевченко побував у Дубні в жовтні 1846 р. під час подорожі на Волинь і Поділля за завданням Київської археографічної комісії.

отрасли Карпатских гор – справжніх Карпатських гір від Дубна, звичайно, на віддалі 240 км побачити не можна; але можна, мабуть, побачити Кременецькі гори (за 40..45 км)

Кременець – повітове місто Волинської губернії (тепер районний центр Тернопільської області). Шевченко був у Кременці в жовтні 1846 р. під час подорожі по Волині і Поділлю.

…пуститься прямо в Почаев помолиться святой Заступнице Почаевской… – тобто перед іконою Пресвятої Богородиці, що належить Почаївській лаврі і вважається чудотворною. Почаїв – містечко Кременецького повіту Волинської губернії (тепер місто Кременецького району Тернопільської області). Почаївська лавра – православний монастир у Почаєві, заснований у XVI ст.

…пошел по дороге к Кременцу, думая сначала зайти в Почаев… – Почаїв розташований за 25 км від Кременця.

…зашел в Кременец посмотреть на королеву Бону… – Бона Сфорца (1493–1557) – дружина короля польського і великого князя литовського Сигізмунда І Старого (1467–1548), дочка міланського герцога Івана-Галеаццо Сфорци, відігравала важливу роль у державних справах Польщі, мала величезні скарби і маєтки, певний час їй належав Кременець. Шевченко мав на увазі названу її ім’ям гору (інша назва – Замкова гора) поблизу Кременця з руїнами замку-фортеці XII – XVI ст. (зруйнований в жовтні 1648 р. військами Максима Кривоноса під час Національно-визвольної війни українського народу 1648–1657 рр.).

…и на воздвигавшиеся в то время палаты, или кляштор, для Кременецкого лицея. – тут у Шевченка анахронізм і плутанина. Колегіум єзуїтів (тобто монастир + школа) у Кременці збудовано в 1731 – 1743 рр., задовго до часу дії повісті. В 1819 – 1833 рр. в цьому приміщенні працював Кременецький ліцей, але нового будівництва для нього не велось.

Чацький Тадеуш (1765–1813) – польський учений і діяч у галузі освіти й культури. Народився в Україні. Вивчав історію, економіку, сільське господарство Польщі. Один з організаторів Товариства аматорів наук у Варшаві (1800), Комерційного товариства (1803). У 1803–1813 рр. працював інспектором шкіл Волинської, Київської та Подільської губерній, розширив мережу народних шкіл. Один із засновників Кременецького ліцею. Під час розробки проекту шкільної мережі на Волині проводив думку, що загальна освіта в початкових і середніх школах повинна відповідати реальним потребам життя, поєднуватися з професійною підготовкою учнів. Постановка шкільної справи у Волинській губернії була на той час зразковою. Помер у Дубні. Похований у своєму родовому маєтку селі Порицьку (тепер село Павлівка Іваничівського району Волинської області). Щорічно в Кременецькому ліцеї, починаючи від 1813 р. до закриття цього закладу 1831 р., відправлялася урочиста церемонія в пам’ять Т. Чацького. Шевченко міг чути про Чацького в Києві, повніше дізнатися про його освітню діяльність у Кременці.

…пошел я через село Вербы в Дубно… – Верба – село Дубнівського повіту Волинської губернії (тепер Дубнівського району Рівненської області), розташоване на лівому березі річки Ікви за 20 км від районного центру, на півдорозі між містами Дубно і Кременець. Шевченко проїздив через Вербу в жовтні 1846 р. під час подорожі по Волині і Поділлю.

Корець – містечко Новоград-Волинського повіту Волинської губернії (тепер районний центр Рівненської області). Шевченко побував у Корці в жовтні 1846 р.