10

Тарас Шевченко

Дни ожидания так скучны и длинны, как этот нехитросплетенный рассказ. А часы ожидания еще длинее и скучнее. И странно, мы постоянно надеемся и ожидаем, а и не можем приучить себя к этому томительному чувству, не можем сократить дли[тельного] бесконечного часа ожидания ни одной секундой. Несмотря на то что я дурно спал ночью и на то что я весьма недурно не весьма умеренно пообедал, а все-таки после обеда хотя и пробовал, но заснуть не мог. И А И вся эта тревога и бессонница не что иное, как самое нелепое ожидание все нелепое ожидание мешало. Чего же я жду и что меня тревожит? И сам не знаю, а чувствую, что тревожит что-то. Чтобы избавиться от этого чего-то, я надел рабочую свою рабочую блузу, взял сумку и , дубину и пошел на свой любимый пригорок, украшенный осененный простым дубовымпростым дубовым дубовым крестом. День был прекрасный, небо светлое, голубое, глубокое и легкое ясное, как мысль великого поэта. Белые прозрачные тучки-красавицы, как непорочные сновидения младенца, сменялися сменялись одна другою и пролетая небесное пространство над землею пространство, они б[росали] набрасывали легкие прозрачные темные широкие темные пятна на мою ненаглядную панораму. С этими очаровательными пятнами панорама пока[залась] казалась и шире, и глубже, и бесконечнее. Я глаз не мог отвести от этого импровизованного импровизированного освещения. Мне казалось, что я вижу на безграничном бесконечном горизонте и Звенигородку, и Тальне, и даже самую Умань.

Я принялся за работу. Разложил темные и светлые пятна на моем неоконченном рисунке, и рисунок ожил, заговорил и сам собою окончился. Вот где твои чары, колдовство твое, очаровательный Каналетти.

Освещение изменилось. Рисунок оставил я неоконченным. Ни одной черты без натуры – закон, завещанный нам величайшими мастерами. Я я положил в портфель и хотел уже идти в село. Смотрю, золотое солнце повисло над фиолетовым горизонтом и рассыпало свои изумрудные лучи по всему необъятномунеизбежному необъемлемому пространству. Новая прелесть! Новое очарование! Пораженный этой новой чудной гармонией, я в безмолвии опустил руки и, не переводя дыхания, смотрел на эту великолепную эту великолепную ораторию без звуков.

Солнце уже закатилось, а я все еще стоял около креста, и, не странно ли, мне слышалась слышалась из березовой рощи флейта, играющая прелюдию вальса Авроры. А ничего этого не бывало было, о флейте никто и не слышал в том краю этом околотке. Родич мой говорит, что он когда-то превосходно играл на флейте, но потерял ключ от футляра и , где хранится инструмент, и перестал играть. И он не шутит, по его понятиям это совершенно в порядке вещей. В эти недолгие минуты я был настоящим поэтом и носился мыслию и бог ведает в каких надземных бог ведает где, в каких надзвездных областях. Но как житель земли, то и вспомнил, правда довольно поздно, про земное, т. е. про свадьбу. «Фи! какой цыник! – скажет влюбленная читательница. – Свадьбу называет просто земным делом». Согласен, пускай это будет делом самого Ориеля Ориона, только я об ней нем вспомнил уже в сумерки.

Спотыкался Спотыкаясь на пни и кочки, кое-как пробрался пробрался я сквозь березовую рощу и вышел на плотину. Смотрю, церковь уже освещена. Я прибавил шагу и, как был с сумой и в блузе, прямо в пошел в церковь,– хорошо еще хорошо, что догадался шляпу снять.

Спрятался за я за какого-то плечистого мужика и выглядываю, как мышь из ларя. Обряд уже начался, и безрукий мой незнакомец кавалер-незнакомец держит венец над головой невесты. Сзади Сбоку вижу, что что невеста красавица, а посмотреть в лицо нельзя нельзя. Досадно. Стало быть, это этот кавалер – ее брат. Больше быть некому. Жаль, что не познакомился я с ним покороче. Тут непременно кроется какая-нибудь романтическая драма. Какие Да и какие могут быть отношения между богатым помещиком и бедняком, ув[ечным?] изувеченным инвалидом? Нужно поручить Трохиму разведать все это это дело хорошенько, – не выкроится ли из этой материйки материи какая-нибудь историйка, а может быть, и оперетка вроде «Москаль-чаривнык». Да, не иначе, как чарами, заставляет он надменного ротмистра жениться на своей крестьянке крепостной крестьянке. Как я тщательно ни прятал свою особу за плечистого мужика плечистым мужиком, а все-таки спрятать не мог от зоркого глаза Трохима. Он меня заметил и, подойдя ко мне подойдя, сказал шепотом:

– Молодые прошены на чай в дом. Если и вы пойдете, то нужно будет нужно приготовить фрак и сапоги почистить.

– Ступай чисти, – сказал я ему лаконически. Трохим вышел. Дождавшись «Исайя, ликуй», и я вышел из церкви и бегом пустился на квартиру. Вот еще беда немалая: в моем моем изысканном гардеробе белого галстуха не оказалось, а он теперь необходим. Что делать? Трохим догадался: сложил белый носовой платок, и вышел препорядочный галстух, бант только оказался не надлежащей величины. Приведя к концу свое облачение, напялил я фрак и пошел в дом комнату. В дверях встретили меня общим хохотом смехом; особенно кузина – так и залилася. Я думал, не над галстухом ли так усердно заливалась, что я подумал, не над моим ли галстухом они смеются! и я и страшно сконфузился. Оказалося Оказалось совсем другое. После первого пароксизма смеху кузина взяла меня меня взяла за руку и подвела к зеркалу. О ужас! У меня все лицо выпачкано, а зоркий карандашом. Я, не говоря ни слова, выбежал Не говоря ни слова, выбежал я из комнаты. Во время работы я, знаете, я отгонял комаров запачканными в карандаше карандашом руками, хватался за лицо, да и отделал свою физиономию а ля Отелло, а зоркий глаз Трохима и не заметил, когда повязывал галстух.

Преобразившись, я в другой раз явился в гостиную и после обыкновенных поклонений и пожеланий взглянул я ная на на невесту. Господи, что это за красота совершенная! До седых волос дожил, а не видал видывал ничего подобного этой неописанной красоте. Знаменитая красавица графиня Коловрат (которую я видел нана в парижской литографии) при всевозможных косметических средствах едва ли бы выдержала выдержала бы роль наперсницы при моей этой скромной героине. Долго я не мог глаз отвести от этого типа совершеннейшей совершенной красоты. И чем внимательнее и хладнокровнее смотрел я на нее, тем более видел прелести и гармонии прелесть и гармонию в чертах ее удивительного лица. Божественному Рафаэлю и во сне не снилась подобная гармония красота и гармония линий. А знаменитый Канова вдребезги разбил бы свою сахарную «Психею», если бы увидел это божество, грациозно принимающее чашку с чаем. А между тем в ее красоте ничего не было общего с очертаниями принятой красоты, это была самобытная одушевленная красота. Это был тип моей землячки, в высшей степени совершенный тип совершенный. И как ты побледнела, как ты потемнела, моя бедная кузина, перед этой лилией, едва распустившейся. Где твой смех? Где твои хитрые вчерашние затеи? Не помогли тебе ни притиранья, ни умыванья, ниже газовое платье! Бедная ты, жалкая жалкая ты красавица!

Молодые недолго гостили. После чаю они сейчас же уехали, я тоже раскланялся и ушел к себе на квартиру, в далеко не далеко не в нормальном состоянии духа. Красота на меня, в чем бы она ни проявлялась, в существе ли живущем или прозябающем, всегда имеет одинаковое и благодетельное влияние. Под ее благим влиянием я чувствую себя другим, обновленным человеком, чем-то вроде старого младенца. Мне тогда необходим хоть какой-нибудь человек, чтоб разделить свои добрые ощущения или хоть наговориться досыта. А иначе я похож на того пьяного, который не заснет, пока не отрезвится. Я тоже долго не мог заснуть, но это была не утомительная, а успокоительная бессонница.

Приятное, невыразимо приятное ощущение! Благодарю тебя, всемогущий Боже, что одарил Ты меня чувством человека, любящего и видящего прекрасное, совершенное в Твоем нерукотворном бесконечном творении. Если бы красота во всех ее образах хотя на половину человечества имела свое благодетельное влияние, тогда бы мы быстро близились к совершенству и, наконец, олицетворили бы собой божественную заповедь нашего Божественного Учителя. Тогда бы Шварц и Ривольер пошли по миру с своими гениальными изобретениями или открыли бы лучшие и благороднейшие источники человеческих усовершенствований.

Долго я фантазировал на эту прекрасную тему, пока, наконец, физика пересилила мораль, я заснул. Во сне повторилося повторилось виденное мною наяву, с тою только разницею, что вместо ротмистра сидел возле невесты сидел с козлиными ногами и рогами рубенсовский сатир, с лица очень похожий на ротмистра. Сатир жмется к нимфе, шепчет ей что-то на ухо. Нимфа улыбнулася улыбнулась, я вздрогнул и проснулся. Солнце уже было довольно высоко заглядывало в готическое окно моей миниатюрной кельи, когда я вздрогнул и проснулся. Трохим нечаянно, но весьма кстати явился передо мной. Я объявил ему, что имею намерение сегоднишний же день после обеда выехать в Лысянку, взять почтовых лошадей и – восвояси. Он Он против обыкновения не прекословил моей воле и ту же начал складывать фрак и прочие доспехи, живо напомнившие мне о вчерашнем происшествии. Происшествие так себе, ничего необыкновенного. Старая погудка на новый лад.. Происшествие так себе, ничего необыкновенного. Старая погудка на новый лад..

Прежние благородные обладатели крепостных душ только гаремы заводили из собственных девок, а теперь жениться начали. Выходит, что идея о коммунизме не одна только пустая идея, а не глас вопиющего в пустыне, а что она удобоприменима к настоящей прозаической жизни. Честь и слава поборникам новой цивилизации! Трохим с увлечением занялся чемоданом, а я, чтоб не мешать ему, заблагорассудил сделать прощальный визит отцу Савве. На Но на пороге своей идиллической мирной обители встретил меня сам отец Савва вместе с безруким кавалером.

– Вы к нам, а мы к вам собралися собрались на визитациум, – говорил весело отец Савва. – Сей божий человек, – прибавил он, указывая на кавалера, – имеет к вам экстраординарное послание.

Не успел я прийти в изумление от этой неожиданности, как сей божий человек достал из пустого рукава миниатюрный, разрисованный наподобие конфетки конверт и, подавая его мне, сказал:

– Зять и сестра, ваше благородие, кланяются и просят вас пожаловать к себе сегодня вечером.

Я не отнекивался, как пьяница от рюмки водки, и, не читая за[тейливого?] раздушенного послания, сказал: «Буду». Тогда он подал мне другой такой же конверт и просил передать супруге Лукьяна Алексеевича, т. е. моей кузине. Я обещался. Отец Савва заметил, что не мешало бы самому кавалеру господину кавалеру отдать письмо и лично просить их милость. Кавалер, не сказав ни слова на это замечание, только как-то чрезвычайно выразительно улыбнулся. Отказавшись от чашки чаю и протчего такого, я простился с хозяином и гостем, пошел к себе на квартиру сказать Трохиму, чтобы фрак приглашения отца Саввы на чашку чаю и прочее такое, я с ними простился и пошел к себе на квартиру сказать Трохиму, чтобы он фрака не укладывал.

– А чтобы он вам сгорел, сгорел, ваш этот проклятый фрак! Только и дела, что с ним возишься возимся. Пообедать некогда. – И много еще кое-чего было сказано в пользу фрака, чего я уже уж я не слышал, потому что ушел передать дружеское послание кузине. Она встретила меня восклицанием:

– А какова невеста!.. – Я отвечал, что в жизнь мою не видал видывал такой красавицы.

– Значит, вы не так разборчивы, как я полагала, – сказала она холодно. – Для вас, значит, – прибавила она тем же тоном, – образование в женщине вещь совершенно лишняя?

«Не тебе бы говорить, а не мне бы слушать», – подумал я и вместо возражения передал ей раздушенное писемцо письмецо.

За обедом опять речь речь опять зашла о невесте, опять заметила мне язвительно кузина, что я в грош не ставлю хороший тон и образование в женщине. Я отмалчивался, ее это бесило. «Да! – сказала она зеленея. – Вы художник, а художнику нужна только модель модель, натурщица, а не женщина». Опять-таки Опять подумал я: «Не тебе бы говорить, а не мне бы слушать». Но Но вслух не нашел приличного возражения на ее весьма не тонкое замечание, и молчание воцарилось.

Как истинный гомерид, родич мой уходил чуть не всего жареного с капустою гуся, с наслаждением запил он его его не последней величины стаканом сливянки и, самодовольно улыбнувшися улыбнувшись, сказал: «Вот теперь так! Подавай, что там еще есть у тебя», – сказал он козачку. Козачок вышел. «Да, – продолжал он, приняв тон таинственности. – Это такая, я вам скажу, история, что хоть в газетах публикуй».

– Какая это история? – спросил я не совсем равнодушно.

– Да хоть бы вчерашняя свадьба, – сказал он и взглянул, взглянув на жену.

– А что такое? – спросил я и тоже посмотрел на кузину.

– Да так-с, ничего-с, – сказал он тоном человека, владеющего великой тайной. – Вы заметили вчера невестиного шафера? – спросил он меня и снова взглянул на свою свою мрачную супругу.

– И даже сегодня имел честь его видеть, – отвечал я.

– Это не больше, не меньше, как отставной матрос, родной и единственный брат теперишней госпожи Курнатовской и помещицы пятисот душ крестьян, чистых, незаложенных, – сказал он, наливая еще стакан сливянки. При слове «матрос» я невольно вздрогнул. «Не герой ли это моей поэмы?» – подумал я и, обращаясь к родичу, просил его пояснить мне эту загадочную историю.

– А вот какая это история… – Кузина фыркнула, выскочила из-за стола и уже из другой комнаты проговорила: «Невежа, мужик! Ты, кроме пошлости, ничего не скажешь От тебя, кроме пошлости, ничего не услышишь». Он Он спокойно перекрестил дверь, из которой летели эти слова, и сказал:

– Вот какая это история. Господин Курнатовский, или как она его называет, мусье Курнатовский, человек во всех отношениях благородный. Мы его от души любим, как вы это сами могли заметить. Одно только: несмотря на его святую наружность, ст[рашный] ужаснейший волокита. После первой женитьбы он оставил службу и приехал, как говорится, на покой в деревню; жена – прекраснейшая была женщина – не перенесла первых родов, и умерла, оставив ему в залог любви своей здоровенькое дитя прекрасное дитя. Молодец наш, как попечительный и нежный отец, кроме кормилицы, для большего соблюдения ребенка приставил еще к нему еще четырех молодых красивых нянек. Из всей деревни выбрал, разбойник. В число этих-то этих нянек попала и теперишняя жена его. Дитя вскоре умерло.

Кормилицу-то он отпустил, а нянюшек оставил при себе оставил в доме. Предполагал, видите видите ли, завести коверную фабрику. фабрику, плут! Да вместо Вместо фабрики он образовал небольшой небольшой домашний гаремик. Ничего, все шло хорошо. Жена моя Женатые соседи на первых порах отказала отказали от дому, да после раздумала раздумали. И мы по-прежнему приятели., а мы по-прежнему приятели.. По-моему, самое лучшее не обращать внимания на чужие недостатки. «Всякий Еремей про себя разумей!» – говорит наша пословица. Хорошо, вот дошла очередь и до Оленки, теперишней госпожи Курнатовской. Только не тут-то было. Оленка заартачилась, он около ее и так и сяк, – нет, да и баста! Ни ласки, ни угрозы, ни усовещивание – ничто не помогло. А главною причиной упрямства ее был брат, теперишний отставной матрос.

Чтобы устранить эту помеху, наш молодец не задумался – в первый же набор и царап приятеля в солдаты. Одним ударом все покончил. Так он воображал себе. А Так по крайней мере он вообразил себе, а на деле вышло совершенно не то, что он думал вообразил себе. Красавица пуще прежнего заломалась, – и близко не подходи! Бежала было в Киев, к губернатору, да, слава Богу, вовремя хватились схватились и поймали уже за Лысянкой. Наделала бы кутерьмы, если б удалось ей до Киева добраться. Приятель наш таки порядочно трухнул было трухнул. Дело-то, знаете, опекою запахло, если не больше. А из чего? Из сущей дряни! Из-за крепостной капризной девки. Правду сказать, так наши помещики порядочно избалованы, позволяют иногда себе такие причуды, за которые в другом месте не посмотрели бы, что он помещик… Ну, да что об этом толковать, наше дело сторона.

Проходит год, прошел другой, приятель наш из кожи лезет, а дело ни на шаг не двинулось подвинулось вперед. С лица переменился, позеленел. «Брось, – говорю, – плюнь на нее!» – «Не могу», – говорит, – да и баста говорит, – да и баста говорит. Что значит эта проклятая страстишка! Сначала он держал ее за замком, как невольницу, но увидел, что это не помогает, дал ей полную свободу. Мало, отдал ей весь дом в ее распоряжение, окружил ее всевозможною роскошью. Сам сделался ее лакеем, чего ей больше? Нет, батюшка, не тут-то было! И на глаза не пускает. Вот оно где хохлацкое упрямство или вообще женское упрямство женское. Помучился он с нею еще полгода и думал уже бросить ее, окаянную, и ехать на воды лечиться. Как бац! от предводителя дворянства письмо, или, лучше сказать, формальное требование, чтобы он, ротмистр такой-то, по требованию высшего начальства, назначил цену крепостной своей крестьянке такой-то и получил деньги из комитета раненых на законном основании.

Он с этою бумагою прямо ко мне, я прочитал и, признаюся признаюсь, стал в тупик. «Уж не проведало ли высшее начальство, – подумал я, – о его шашнях? Да нет, высшему начальству теперь не до того». Думали мы, думали, да тем и кончили, что ничего не выдумали. Прошел еще месяц. Приятель наш ни гу-гу – дожидает, не пройдет ли гроза мимо. Не прошла гроза. Получается другая бумага от того же предводителя, с прибавлением, что такой-то матрос, Яков Обеременко, за свою храбрость и увечье, полученное им при защите Севастополя, просит у комитета раненых освободить родную сестру его из от крепостного состояния, а в заключение было сказано, чтобы или он он или сам, или доверил кому получить деньги в Киеве – сумму, какую он сам назначит. Чтобы А он, чтобы не назначать и не получать этой суммы, он уехал с нею в Киев, да там и обручился. обручился. Каков молодец! Он и венчаться там же думал, да ей-то захотелось, чтобы брат венец венец над нею подержал.

«Вот тебе и героическая поэма!» – подумал я.

– Не правда ли, прекурьезная прекрасная история? – спросил родич зевая.

– Порядочная! – отвечал я рассеянно.

Часа за два до захода солнца кузина подвязала себе щеку и осталась дома, а мы с родичем поехали к новобрачным.

Дорогой я переделал свою героическую поэму на сию скромную «Старую погудку на новый лад» «Прогулку с удовольствием и не без морали», а что дальше будет, увидим.

К[обзарь] Дармограй

Примітки

Тальне – містечко Уманського повіту Київської губернії (тепер районний центр Черкаської області). Шевченко був тут, очевидно, 1845 р.

Умань – повітове місто Київської губернії (тепер районний центр Черкаської області). Шевченко був тут у дитинстві та 1845 р. Згадки про Умань є в поемі «Гайдамаки», поезії «Холодний Яр», повісті «Княжна» та інших творах.

Вот где твои чары, колдовство твое, очаровательный Каналетти. – Каналетто (Каналь) Джованні-Антоніо (1697–1768) – італійський живописець та офортист, один з представників венеціанської школи. Майстер архітектурних пейзажів (так званих ведут), мальовничих панорамних пейзажів. Досконало володів технікою світлотіні.

…пускай это будет делом самого Ориона… – Оріон – у грецькій міфології красень мисливець, велетень. Після смерті боги перетворили його на сузір’я Оріон (за одним з міфів, за те, що він переслідував своєю любов’ю плеяд – дочок Атланта й океаніди Плейони).

«Исайя, ликуй» – церковна пісня, яка виконується під час вінчання.

А знаменитый Канова вдребезги разбил бы свою сахарную «Психею»… – Йдеться про скульптурну групу Антоніо Канови «Амур і Псіхея» (1800), яку Шевченко бачив в Ермітажі. У творах Канови пластичність композиції, витонченість пропорцій поєднувались з салонною красивістю, солодкавою сентиментальністю. У Шевченка: «сахарную “Психею”».

Тогда бы Шварц и Ривольер пошли по миру с своими гениальными изобретениями… – Шварц (чернече ім’я – Бертольд, справжнє ім’я і прізвище – Костянтин Анклітцен) – німецький францисканський монах, займався хімією. Звинувачений у чаклунстві, перебував у тюрмі, де, за легендою, винайшов порох (близько 1320 р.).

…рубенсовский сатир… – Тут і далі Шевченко має на увазі картину Рубенса «Сатир і німфа».

Вы заметили вчера невестиного шафера? – Шафер – учасник церковного шлюбного обряду, який тримає під час вінчання традиційний вінець над головою молодого чи молодої.