1
Тарас Шевченко
Варіанти тексту
|
||
15 марта
В 1845-м, в том самом году, когда наводнением до половины разрушило город Кременчуг, а Крюков остался невредим, а в Киеве так даже к Братскому монастырю вода поднялася, – так в этом критическом году, в конце марта месяца, выехал я из Москвы по Тульскому, тогда только открытому что открытому шоссе. Ехал я (заметьте, на почтовой перекладной телеге) две недели до Тулы, да до Орла неделю, итого три недели. А что я вытерпел в эти три недели, так этого никакое перо не в силах описать. Одно только скажу вам, что я не из описания какого-нибудь туриста знаю, а из собственного опыта знаю, что стоит тарелка щей и ломоть хлеба на почтовой станции. То, будучи практически знаком с комфортом почтовых станций, я, выезжая из Москвы, нагрузил порядочную корзину всяким соленым и копченым добром. И что же! Всю эту благодать я должен был бросить на второй станции, т. е. в городке Подольске, потому что все это, и да[же] я сам, окунулося несколько раз в грязной воде снежной воде. Благоразумие требовало возвратиться в Москву, но поди же ты, толкуй с упрямой головою (между нами будь сказано, я таки не отстал от своих земляков в этой добродетели, т. е. в упрямстве, что мы из вежливости называем силою воли). Итак, от Подольска до Тулы пропутешествовал я на пище святого Антония, а от Тулы до Орла на той же самой пище, потому что город Тула хотя и славится ружьями и гармониками, но колбасного лавкой не может похвалиться; словом, я в Туле, и то с трудом, нашел соленого судака, привезенного с берегов синего Дона, или с берегов Урала, или же с берегов матушки Волги. С таким-то провьянтом доехал я до города Орла. Остановился я было в гостинице, ту же около почтовой станции, да на другой день как пересчитал свою казну, так только ахнул! У меня всего-навсе было наличных трехрублевая депозитка да мелочи два четвертака, а и Москвы я взял с собою ровно сто рублей серебром; с такою суммою как не доехать из Москвы до Киева? А вот же случилося так, что я только до Орла доехал, а там, т. е. в Орле, и сел, как рак на мели. Я призадумался не на шутку. И после дол[гих] сугубых размышлений пошел я искать постоялый двор. Опять горе – Ока и Орлик затопили не только все постоялые дворы, но и большую часть самого города. Возвратился я в свой номер еще грустнее, чем из него вышел; в раздумьи сел у окна и смотрю на улицу, а по улице едет плетется запряженная парою невзрачными лошадками большая крытая телега, а около нее с кнутиком в руке идет небольшого роста, пузатенький, с рыжей бородкой мужичок. «А, приятель! – думаю себе, – тебя-то мне и нужно!» Я отворил окно и крикнул:
– Эй! Мужичок! Молодец! – Мужичок остановился, снял шапку и, посмотрел посмотревши на окна гостиницы, он остановил[ся] увидел меня и сказал:
– Ты, барин, кличешь?
– Я.
– А что те надоть? – спросил он.
– А вот что. Ответь, ты которой губернии извозчик Ты извозчик? – Вестимо, что извозчик!
– А которой губернии?
– Тутошней губернии, барин. А уезда Митровского.
– А не желал бы ты, любезный, на празднике дома побывать? (Это было на шестой неделе Великого поста.)
– Как не желать, барин. Вестимо, желаю; да как порожнем пустишься один?
– А хочешь, я тебе седока найду до Глухова?
– Как не хотеть. Да мне, пожалуй, хоть и до Москвы.
– Да ты знаешь ли, где Глухов?
– Как не знать. За Митровским. Мы и в Киеве бывали не раз.
– Что Много ли же ты возьмешь?
– С пуда, что ли, барин?
– Пожалуй, хоть и с пуда.
– По два с полтинкой, барин!
– Хорошо, согласен. Только с тем, чтобы деньги получить в Глухове.
– А задаточку, барин?
– Да там же, в Глухове, и задаточку.
Мужичок почесал в затылке и, посмотрев на меня с минуту, спросил: «А когда ехать, барин?»
– Да, пожалуй, хоть сейчас.
– Сейчас, барин, нельзя. Маненько лошадок покормить надоть.
– Да где же ты их кормить станешь? Как тебя найти?
– Да где [?] здесь же, на улице. Вишь, постоялые дворы все залило водою, где кормить станешь? – И, говоря это, он приворотил к забору и начал откладывать лошадки. Я вышел к нему на улицу, осмотрел телегу. Телега была просторненькая поместительная, крытая сплошь, вроде жидовской брички.
– Какой же ты товар перевозишь в этой посудине? – спросил я его.
– Да какой товар? Вот теперь хоть и вашу милость повезу. А сюда какую-то барыню привез. Из Митровска. К детишкам, что ли, приехала. В училище каком-то али корпусе, говорит. Да уж и злющая же, Бог с ней, то и дело дерется с девкой.
– А как думаешь, выедем сегодня али не выедем? – Мужичок посмотрел на солнце и сказал:
– Лучше, барин, переночуем.
– Пожалуй, переночуем.
И я от нечего делать пошел шляться по городу. Проходя мимо табачной лавочки, я увидел в выст[авленных] между выставленными на окне [товарами?] с разными изображениями табачные картузы а ме[жду?] и ме[жду?] и гармонику. Я не предвидел большого разнообразия в моем путешествии. Дай-ка, мол, я куплю гармонику, буду хоть детей спотешать на по[стоялых] дворах. Купил я гармонику и возвратился на квартиру. А на квартире, отдохнувши после прогулки, я задал себе такой вопрос: а что если у моего приятеля в Глухове, на которого я надеюся, как на каменную стену, не случится денег, что я тогда стану делать? Правда, у меня в Глухове есть и другой приятель, на которого наверняк можно рассчитывать, потому что он одной фарфоровой глины продает тысяч на сто в продолжение года, так как на него не понадеяться? Но дело в том, что он пан на всю губу, как говорится. У него к обеду иначе выйти нельзя, как во фраке. А это-то мне и не нравилось. Оно и в сам деле смешно: жить в деревне и наряжаться каждый день, – черт знает что! Хорошо еще, ежели похороны, или свадьба, или другой какой семейный праздник. А так – это больше ничего, как самое нелепое подражание аглицким лордам.
Итак, по долгом размышлении, я написал письмо в Киев и просил, чтоб выслали мне денег в г. Глухов, а адресовали на имя не того приятеля, что продает фарфоровую глину, а на имя соседа его, ротмистра в отставке такого-то.
Устроивши все, как следует порядочному человеку, я на другое утро другой день до восхода солнца погрузился в свою [телегу?] фургон и благополучно прибыл на постоялый двор, отстоящий от города Орла двадцать пять верст.
Здесь было бы очень кстати описать со всевозможными подробностями постоялый двор; но так как это tableau de genre описывали уже многие, не токмо прозою, но даже и стихами, то я не и не дерзаю соперничать ни с кем из этих досужих списателей, ни даже с самым гомерическим описанием в стихах постоялого двора, напечатанного, не помню, в каком-то журнале, где и сравнивается это описание с «Илиадою».
В г. Кромы мы прибыли ночью и до рассвета выехали; следовательно, о городе Кромах мне тоже нечего сказать, разве только, что за тарелку постных щей с меня взяли полтину серебра, собственно за то, что я не поторговался прежде. Вот все, что я могу сказать о г. Кромах.
Солнце уже довольно высоко поднялося, когда я проснулся в своем фургоне. Проснувшись, я высунул голову посмотреть на свет Божий и спросить у Ермолая (так звали моего извозчика), далеко ли до постоялого двора?
– А вот спустимся за горку, там будет и постоялый двор. Я посмотрел вокруг, думал, что и в самом деле где-нибудь увижу хоть маленькую горку, – ничего не бывало: равнина, глад[кая] однообразная равнина, перерезанная черною полосою почтовой дороги, утыканной кой-где ракитником и пестрыми столбами, именуемыми верстами.
Незавидный, правду сказать, пейзаж. И если принять в соображение мое пут[ешествие] небыстрое путешествие, то он покажется даже скучным. Что будешь делать? Читать нечего. Думать не о чем (в то время я повестей еще не сочинял). Вот я полежу, полежу в фургоне, и где можно, да да и вылезу из него, пройду версту-другую пешком, да и опять в фургон, поиграю немно[] на гармонике, а Ермолай попляшет. Он почти всегда не садился на облучок, постоянно но постоянно шел себе с кнутиком около лошадок, и когда я наигрывал на гармонике, то он принимался плясать. Сначала тихо, потом быстрее и быстрее, а когда приходил в азарт, то, обращался ко мне, почти вскрикивал:
– Почаще, барин! Почаще, барин!
Я ему и почаще заиграю, а он почаще припляшет, а там, глядишь, и постоялый двор.
Так-то мы с Ермолаем коротали и время, и дорогу до самой Эсмани (первая станция Черниговской губернии). Не успеешь переехать границу Орловской губернии, как декорация переменилась. Вместо ракитника по сторонам дороги красуются высокие развесистые вербы. В селе первом селе Черниговской губернии уже беленькие хатки, соломой крытые, с дымарями, а не серые бревенчатые избы. Костюм, язык, физиономии – совершенно все другое. И вся эта перемена совершается на пространстве двадцати верст. В продолжение одного часа вы уже чувствуете себя в как будто в другой атмосфере. По крайней мере, я себя всегда так чувствовал, скоро сколько раз я ни проезжал этой дорогой. Едучи из Киева через Чернигов, хотя и чувствуешь себя по ту сторону Десны уже не в Малороссии но там это не так резко, как между Эсманью и этот переход не так резок, как между Эсманью и все-таки есть хоть небольшая интонация, а между Эсманью и [Глуховым?] совершенно никакой.
Примітки
В 1845-м, в том самом году, когда наводнением до половины разрушило город Кременчуг, а Крюков остался невредим… – Дніпровська повінь 1845 р., свідком якої був Шевченко, коли в квітні прибув в Україну, зафіксована в багатьох документах того часу. В одному з них, як і в повісті Шевченка, йдеться про Кременчук і Крюків:
«В исходе апреля, начиная с 20-го числа, от необыкновенного сильного разлива реки Днепра город Кременчуг и противолежащий ему посад Крюков были затоплены водою, которая причинила очень много вреда строениям и имуществу жителей. Апреля 27, с которого дня вода начала убывать, она поднялась в Кременчуге на 9 аршин и 6 вершков» (Месяцеслов на 1846 год. В Санкт-Петербурге при Императорской Академии наук. – С. 162).
Опис повені на Дніпрі Шевченко дає і в повісті «Прогулка с удовольствием и не без морали».
…а в Киеве так даже к Братскому монастырю вода поднялася… – Братський монастир заснований Київським братством у 1616 р. на Подолі неподалік Дніпра. В районі Києва «вода піднялася більш як на десять аршин (аршин – 0,72 метра)» [Гамалій А. Весняна повінь 45-го: Розвідка про третій приїзд Тараса Шевченка до Києва // Наука і суспільство. – 1988. – № 3. – С. 45].
…в этом критическом году, в конце марта месяца, выехал я из Москвы… – Йдеться про поїздку Шевченка в Украшу 1845 р. Виїхавши з Петербурга 25 березня разом з О. А. Лук’яновичем, Шевченко зупинявся в Москві, де зустрічався з О. М. Бодянським і М. С. Щепкіним. За повідомленням газети «Московские ведомости» від 3 квітня, О. А. Лук’янович (а з ним і Шевченко) вибув із Москви між 30 березня та 2 квітня 1845 р. [див.: Жур П. Дума про Огонь. – С. 29–30].
…по Тульскому, тогда только что открытому шоссе. – Мається на увазі шосейна дорога від Москви до Орла, будівництво якої завершилося в січні 1845 р. Офіційний документ – «Высочайше утвержденное расписание станций по шоссе от Москвы до Орла», де вказано назви станцій, кількість верст між ними і «каких разрядов устроить почтовые дома», датовано 18-м січня (див.: Полное собрание законов Российской империи. – Собр. 2-е. – СПб., 1845. – Т. 20. – № 18643).
…на второй станции, т. е. в городке Подольске… – Шлях з Москви на Полтавщину, куди 1845 р. їхав Шевченко, пролягав через станції: Подольськ, Тула, Орел, Кроми, Дмитровськ, Есмань, Глухів [див.: Жур П. Дума про огонь. – С. 30].
…(между нами будь сказано, я таки не отстал от своих земляков в этой добродетели, т. е. в упрямстве, что мы из вежливости называем силою воли). – В цих словах можна помітити певний іронічний натяк на характеристику українців у книзі «Памятная книжка военных узаконений для штаб- и обер-офицеров»: «Малороссиянин отличается медлительностью, скрытостию, твердою волею, простирающеюся иногда до упорства» (СПб., 1851. – С. 20–21).
…на пище святого Антония… – тобто майже надголодь. Антоній Фівський (251–356) – один із перших пустельників, роздав своє майно біднякам і поселився в пустелі, де приборкував свою плоть постами.
…город Тула хотя и славится ружьями и гармониками… – Тульські зброярі славилися вже з кінця XVI ст. У 1712 р. в Тулі за наказом Петра І засновано завод для виготовлення зброї. У XIX ст. тут існували також так звані «гармонные» фабрики.
…Ока и Орлик затопили не только все постоялые дворы, но и большую часть самого города. – Ока й Орлик (притока Оки) – річки, що протікають через м. Орел. Про дуже великий розлив цих річок на початку квітня 1845 р. повідомляла газета «Орловские губернские ведомости» від 7 квітня 1845 р.
…уезда Митровского. – Дмитрівський повіт Орловської губернії (тепер Дмитрівський район Орловської області Російської Федерації).
Это было на шестой неделе Великого поста. – Шостий тиждень Великого посту за календарем припадав 1845 р. на 2–8 квітня.
…у меня в Глухове есть и другой приятель… – Глухів – повітове місто Чернігівської губернії (тепер районний центр Сумської області). Шевченко бував у Глухові у 1844, 1845 і 1859 рр.
он одной фарфоровой глины продает тысяч на сто в продолжение года… – Каолінову глину для виробництва порцеляни добували неподалік Глухова, у селі Полошки, на землях поміщика Івана Михайловича Скоропадського, родича Петра Петровича Скоропадського, з яким Шевченко був знайомий з 1843 р. [див.: Жур П. Дума про Огонь. – С. 33]. У тому ж Глухівському повіті у селі Волокитино мав свою фабрику порцелянових виробів поміщик А. М. Міклашевський.
…гомерическим описанием в стихах постоялого двора. – Йдеться про вірш І. С. Нікітіна «Ночлег извозчиков», повністю наведений у статті Н. К. (Н. В. Кукольника) «Листки из записной книжки русского», що була опублікована в журналі «Библиотека для чтения» (1854. – Т. 126. – № 7. – Отд. 1. – С. 102–103).
Кроми – повітове містечко Орловської губернії (тепер селище міського типу, районний центр Орловської області Російської Федерації).
…до самой Эсмани. – Есмань – село Глухівського повіту Чернігівської губернії (тепер селище Глухівського району Сумської області). Есмань була першою поштовою станцією в Україні на поштовому шляху з Москви до Києва.
Едучи из Киева через Чернигов… – Уперше Шевченко проїздив через Чернігів у травні 1843, прямуючи з Петербурга в Україну, був тут у лютому–березні 1846 р., коли за завданням Археографічної комісії описував пам’ятки Чернігівщини, а також проїздом навесні 1847 р.