Початкова сторінка

Тарас Шевченко

Енциклопедія життя і творчості

?

№ 104 1847 р. квітня, не пізніше 19. – Доповідь ІІІ відділення Миколі І про зміст свідчень і паперів О. В. Марковича

О показаниях и бумагах Марковича

От генерал-адъютанта Бибикова доставлены , снятое в Киеве с бывшего студента >Марковича, и найденные при нем бумаги.

В показании Маркович объясняет, что он был знаком с Гулаком, Кулишом, Навроцким, а у них встречал Костомарова, Белозерского, Посяденко и других; что разговоры их относились только до наук и обыкновенных предметов жизни, кроме того, что иногда рассуждали об отношениях крестьян к помещикам в России и особенно в Южном крае, о неудовлетворительности быта крестьян, о забавном или суровом обращении с ними помещиков, о необходимости эмансипации крестьян, о невежестве их и средствах к их образованию, об издании для народа чтений и учебников и что для последнего сделан был в недавнем времени небольшой денежный сбор.

Из бумаг Марковича замечательнейшие следующие:

1. Письмо Гулака. «12 января возвратился и Василий Михайлович (Белозерский); много вечеров провели мы вместе, не стану, да я и не в состоянии передать Вам все прекрасное, что душа уносила из его светлых бесед, чем глубже я проникаю в тайники этой дивной души, тем беспредельнее мое благоговение. У Василия Михайловича застал я опять Тарновского и опять имел счастье слушать его статью о крестьянстве в Малороссии, постепенный переход из вольного состояния в безусловное рабство, прежние патриархальные отношения помещиков и подданых и унижающие картины современного изуверства, все это изображено с такою верностию, согрето таким теплым чувством, перемешано с взглядами столь светлыми, что и строгий критик останется в восхищении от этого очерка».

2. Пять писем Кулиша; первое он оканчивает словами: «Совершаются мною в тишине дела, чреватые важными следствиями. Вы узнаете это со временем». Во втором говорит: «Вася (Белозерский) был для меня всегда в таких случаях избранным сосудом, в который я полагал самые дорогие и тайные свои чувства». В третьем: «Украина и украинский язык сделались теперь моею истинною святынею». В четвертом: «Намерение мое принялось и пустило корни». В пятом: «Предложите Н[иколаю] И[ванови]чу (Костомарову) обождать меня в Киеве. Нам нужно поговорить о делах, только ему да мне известных; также и к прочим я имею надобность. Желал бы я, чтоб перед отъездом моим за границу вы были все вместе, чтоб поговорить и проститься хорошенько».

3. Четыре письма Белозерского; в первом он пишет: «Я постараюсь чтобы эти вечера исполнены были серьезной важности; буду выбирать произведения, исполненные начал христианства и народных. Я начертил себе план действий, который расширится сильно и принесет плоды». Во втором: «Ближние мне люди – одни славянского племени – они тебе известны, другие – немцы». «Во избежание всего, я прошу тебя сжечь все это письмо». В третьем, на малороссийском наречии: «Ви знаете, що я люблю детей, а тепер, слава богу, маю таких, що мене разуміють, чують вони, як поривається до їх моє серце. Я читаю їм лекції і промовляю до їх, як до мужей, – і моє слово не падає даром. На том залежать мої зусилля, щоб розвить їх удальності і дорогою добра довести до самопознанія. Того ж держиться і Дмитрий Павлович». В четвертом: «В Полтаве много найдется таких, в которых можно посеять святую любовь к родине, которым стоит только показать дорогу, чтоб пошли по ней… Мне кажется, живущие в Украине так пригляделись к ней, что надобно иметь особенную силу, дабы заохотить их к тому, что так близко к ним… Надеюсь пылко приняться за труды для любезной Украины».

4. Три письма сестры Марковича по мужу фон Кирхьштейн; в этих письмах, называя брата свого славянофилом, она весьма умно доказывает грубость и непристойность стихов Шевченко, ничтожность языка малороссийского, говорит, что гораздо лучше писать на языке русском, как более образованном, и что патриотизм она разумеет в любви не к одной какой-либо губернии, а к целому государству; рассуждая об истории Кулиша, она продолжает:

«Я заметила в ней присутствие демократического духа, просвечивающего на многих страницах, слово esclave, кажется, очень неприятно отзывается в ушах автора».

Далее она пишет:

«Я называла мечтателями тех особ, которые хотят из малороссийского поднаречия, не имеющего даже и не могущего иметь грамматику, сделать язык, и которые, бросая русский, уже образованный язык, начинают писать по-малороссийски. Если малороссийское наречие и составляет середину между восточными и западными славянскими наречиями, то из этого еще не следует, что на нем можно написать все, начиная от простого письма до ученой диссертации. Все, сказанное мною об этом в моем прошлом письме, не могло относиться к Шевченко. Он пишет на малороссийском наречии по необходимости, потому что не силен в русском. Мои же слова относились к тем лицам, которые знают прекрасно русский язык, принадлежат к такому сословию, где принят русский язык, и которые выражали всегда свои идеи по-русски, но, вдруг, от какого-то патриотизма признали русский язык для себя негодным и начали писать по-малороссийски. Ты говоришь, что я не понимаю и не в состоянии никогда понять тех, кого называю мечтателями. Мои слова относились к одному тебе. Значит, я не в силах понимать тебя! А!.. Это дело возможное, и мне нечего тут обижаться. Отступаю перед твоею громадною личностью и чувствую, что моему тупоумию никогда не понять твои гениальность и глубокомыслие.

…Скажи, пожалуйста, к чему ты, в последнем твоем письме, в подтверждение каждого своего убеждения выставляешь папу? Уж не думаешь ли ты заслоняться от моих возражений его авторитетом? Полно, это отзывается бессилием. Притом же призывание на помощь этого авторитета совершенно бесполезно. Родители имеют право на покорность своих детей во всех отношениях, кроме свободы мыслей и вольности убеждений. В наш просвещенный век никто не в силах положить эмбарго на мысль… Папа вовсе не такой отчаянный патриот, каким ты его воображаешь, но если бы он и разделял вполне твои мнения, если б он и сказал мне вместе с тобою: «мы называем патриотизмом не любовь к одной губернии, а любовь к целому краю, некогда свободному, к целому народу, некогда самостоятельному и славному», – то я и тогда, не запинаясь, отвечала бы: «Разве можно сказать, что горсть людей, управлявшихся некоторое время олигархией, была самостоятельным народом?

…Я люблю Украйну, потому что выросла в ней и связана с нею святыми воспоминаниями; люблю ее быт, потому что в нем есть много поэзии; люблю ее наречие, jargon de peuple, к которому из детства прислушалось мое ухо; люблю ее грустные, глубоко музыкальные песни, от которых веет чем-то обаятельно родным моему сердцу, но эта любовь к Малороссии не ослепляет меня до такой степени, чтоб я могла назвать ее прошлую случайную, эфемерную жизнь – жизнь самостоятельною».

Письма г-жи фон Кирхьштейн весьма замечательны по уму ея, правильности суждений и истинному русскому патриотизму.

5. Письмо служащего в Полтавской уголовной палате чиновника Затыркевича:

«Прежде всего, по моему мнению, надобно привести частные интересы Малороссии в соприкосновение с общими интересами человечества, нимало не опасаясь за народность, от которой до времени надобно отказаться, так сказать, уничтожить ее в общечеловеческой идее, для того чтобы после пользоваться ею с несравненно большею славою, чем теперь. Все недостатки настоящего состояния Малороссии, общего ей с другими народами, происходят от отсутствия сознания человеческого достоинства, различиям гражданских (политических) состояний до такой степени приписывается столько важности, что равенство всех людей в идее человека, перед которым все политические различия исчезают, как величины бесконечно малые, равные нулю, не признается; звание дворянина или чин (хотя бы коллежского регистратора) ставится выше человеческого достоинства, отсюда весьма естественно происходят и самовластие людей высшего класса и рабство низшего. Очевидно, что в этом отношении религия может дать все, чего недостает теперь.

Признавая необходимость временных различий в состоянии людей, она не дает им исключительного господства; учит человека уважать и себя, и других, что одно без другого невозможно, и таким образом не допускает ни тирании, ни рабства. Для того, чтобы уничтожить в народе все препятствия самостоятельного развития, прежде всего следует пробудить в нем сознание человеческого достоинства, тогда они соединятся между собою, как братья, для стремления к общей цели. Тебе известно, какие несовершенные понятия имеет наш народ о религии, и на этом пункте, кажется мне, следует направить деятельность».

6. Тетрадка стихотворений на малороссийском языке, начинающихся словами: «І смеркає, і світає, день божий минає», и пр. те же самые, которые найдены у Белозерского и других, самого вольного и возмутительного содержания.

Из доставленного генерал-адъютантом Бибиковым подлинного донесения киевского гражданского губернатора Фундуклея видно, что Маркович оставлен в Киеве впредь до дальнейшего приказания, под присмотром.

Помітка Миколи І щодо К. I. Керстен: «Узнать, кто она, где она, где воспитывалась и кто ее муж».

Помітка Л. В. Дубельта: Собственно его величества рукою написано карандашом: «Узнать, кто она, где она, где воспитывалась и кто ее муж».

Г[енерал]-л[ейтенант] Дубельт

19 апреля 1847 г.

Ч. XI, арк. 39 – 47. Оригінал.


Примітки

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 106 – 109.