№ 108 1846 р. квітня 4. – Лист I. Я. Посяди до М. І. Гулака про відносини з іншими членами товариства

Николай Иванович!

Довольно странный случай, происходивший со мною вчера около 12 часов утра, заставил меня несколько призадуматься. Я намерен сообщить все это вам и как, к несчастью моему, вас вчера вечером не было дома, когда я приходил к вам, то я вздумал рассказать его письменно.

Два дня назад тому я приводил к вам Андрузского, о котором, думаю, вы сколько-нибудь знаете. И как он в продолжении нашего к вам пути рассказывал о своих глазах, т. е., что он и в самом малолетстве был так же близорук, как и теперь, и что Караваев [137] говорил ему, что он рано или поздно ослепнет, что он уволится из университета, поедет (передаю Вам слова Андрузского) к заднепровским старцям и т. п. и все это он говорил весело, спокойно, принимая то, посему я в разговоре за него же повторил несколько из его слов, и слова мои начал уже сам Андрузский развивать все более и более и без всякого отчаяния. При том я повторил слова Андрузского, зная довольно хорошо характер его; он сам видел, с какой целью сказал я их. Правда, не знай я Андрузского, то слова мои могли бы казаться, пожалуй, грубыми, глупыми, но как сам же Андрузский продолжал начатое мною, сам высказал лучше все это, то я могу подобное сказать о нек(оторых) других. Свидетельствуясь самим Андрузским, что слова мои нисколько не огорчили, да огорчить не могли, его, хотя они жестоко встревожили Пильчикова и Навроцкого, что же делать? Если бы сам Андрузский знал это, то от души посмеялся бы над теми впечатлениями, какие ощущали Дмитрий Павлович [138] и Александр Александрович [139]. Представьте ж себе мое положение: прихожу я вчера к Марковичу с двумя студентами и едва переступил порог и успел сказать одно слово, слышу: «Ты глуп, ты не знаешь людей», в доказательство приводят слова Пильчикова. «Ты все поступки, коих, впрочем, никто и не знает (ибо ничего еще и не делал) окрасил глупостью», – это Александр Александрович, теперь Маркович: «Ошибки исправить в тебе труднее всего. Что ты никого не слушаешь? Я не могу продолжать, а только скажу, что мысль была такая самая, как и у Навроцкого. Мне несколько стало больно, хотя в тоже время не мог от души не посмеяться. Стал расспрашивать их; куда бездна подобных эпитетов, подтверждаемых Марковичем, посыпалась из золотых уст Навроцкого? Уж думаю себе, попал я меж двух огней. Это было сказано вследствии моих слов об Андрузском. Другое обстоятельство насчет Тулуба. Начали доказывать, что я был виновником беглости мыслей в голове Тулуба, что я будто бы отравил в нем все прекрасные свойства, на это я мог бы много сказать, но боюсь не за себя, а за других, я в сем случае сошлюсь на вас, скажите ради бога, часто ли я рассказывал вам о Тулубе? Был ли у нас когда-либо особенный разговор о нем, где бы можно видеть было мнимую ненависть мою против Тулуба? Я о нем говорил там, где нужно было, где не только я, но и может быть лучше меня сказал бы. Это, кажется, было за стихи, но что я говорил правду, то сему никто не будет противоречить: разумеется никто из тех, кто был свидетелем сего и что я всегда о Тулубе говорил далеко менее. Сему свидетель моя совесть и совесть других, знающих дело. И если я виноват против Тулуба, то это потому, что не говорил там, где следовало говорить, а все это скрывал от других, надеясь на перемену Тулуба. Пределы и время не позволяют мне сказать вам все то, что было вчера со мною, и для меня показалось довольно странным то, что я видел в словах их мысль общую, уже отразившуюся, кажется, у всех вас.

Для избежания подобных сцен я удаляюсь на время от Вашего вполне христианского общества, ибо одно христианство требует такой любви от ближайших, какая водворилась в сердцах в самих, но дух мой никогда не удалится от него, ибо в самой глубине души моей положена мысль никому еще не ведомая – вот почему прежде, чем увидел я Костомарова, душа моя принадлежала уже обществу, коего никто из вас не знает. Положение мое, как видите сами, несколько смешное, но делать нечего [140]. Желаю вам провести спокойно и в добром здравии праздники, надеюсь, что вы поклонитесь родині і од мене, вона мене знає. Обнимаю вас.

Студент Иван Посяденко

Апрель 4-е

Книги я хотел было прислать вам, но вам если теперь некогда, то я сам отнесу их Костомарову.

Ч. II, арк. 15 – 16. Автограф.

Опубл.: За сто літ. – 1928. – Кн 2. – С. 50, 51.

Примітки

137. Караваєв Володимир Опанасович (1811 – 1892) – хірург та офтальмолог. Народився у м. Вятка (нині Кіров) у купецькій сім’ї. Закінчив медичний факультет Казанського університету (1831), в 1832 – 1834 pp. служив у Петербурзі (у військовому госпіталі та Маріїнській лікарні), два роки перебував за кордоном. У 1836 – 1838 pp. слухав лекції в Дерптському університеті, у 1839 – 1840 pp. працював у Кронштадському морському госпіталі. З 1841 р. – професор Київського університету.

138. Д. П. Пильчиков.

139. О. О. Навроцький.

140. Від слів «ибо в самой» до слів «но делать нечего» абзац підкреслено вертикальною лінією.

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 1, с. 96 – 97.