Воспоминания о Шевченко
Н. Костомаров
Милостивый государь!
Хотя многое соединяло меня в судьбе с Шевченком, но я не могу похвалиться особенною с ним близостью, так что в этом отношении мне известны были лица, более с ним связанные задушевными узами, чем я, и более меня знавшие особенности его жизни. От себя передам лишь следующие данные.
С Шевченком лично познакомился я в мае 1846 года в Киеве и видался с ним до января 1847 г., когда он выехал в Черниговскую губернию к своим знакомым. Тогда я читал в рукописи многие из его произведений, из которых иным суждено было явиться в печати поздно, как напр. «Наймичка», «Черница Марьяна» и пр., а другим не суждено было и до сих пор у нас показаться на свет.
То было время самого крайнего развития поэтического таланта Шевченка, апогей его дарований и деятельности. Сам поэт был тогда в полном цвете лет (около 35); горячо любил он малорусскую народность, но более всего сочувствовал судьбе простого народа, и любимым его помышлением была свобода этого народа от помещичьего гнета.
Все знали, что он сам происходил из этого порабощенного народа, но от Шевченка трудно было добиться воспоминаний о его детстве, проведенном среди поселян. Он ни пред кем не стыдился своего происхождения, но не любил много говорить о нем, м многое, что он высказывал, излагалось всегда с недомолвками; так например он рассказывал, как он был в Варшаве, в эпоху восстания в 1830 году, и как революционное правительство выпроводило его с другими русскими, давши ему денег тогдашними революционными ассигнациями; но по какому поводу попал он в Варшаву, – этого он не сообщал; равным образом не слыхал я от него подробностей, каким образом он очутился после того в Академии художеств.
Обстоятельства его освобождения из крепостной зависимости также не передавались мне. Однажды я спросил у него: справедлив ли ходивший об нем анекдот, будто какой-то знатный барин нанял его нарисовать свой портрет, и когда, после того, нарисованный портрет ему не понравился, Шевченко переменил на портрете костюм и продал его в цирюльню на вывеску; что барин, узнавши об этом, обратился к владельцу Шевченка, находившемуся в то время в Петербурге и купил Шевченка за большие деньги. Шевченко объявил мне, что ничего подобного не было и что это старый, избитый анекдот, давно уже ходивший в публике и кем-то приноровленный к нему, Шевченку, совершенно произвольно.
Он почему-то считал в деле своего освобождения своими благодетелями Брюллова и поэта Жуковского; последнего, однако, он не очень ценил за дух многих его произведений. Не смотря на горячую преданность народу, у Шевченка в беседах со мною не видно было той злобы к утеснителям, которая не раз выражалась в его произведениях; напротив он дышал любовью, желанием примирения всяких национальных и социальных недоразумений, мечтал о всеобщей свободе и братстве всех народов.
Недостаток образования часто проглядывал в нем, но дополнялся всегда свежим и богатым природным умом, так что беседа с Шевченком никогда не могла навести скуки и была необыкновенно приятна: он умел кстати шутить, острить, потешать собеседников веселыми рассказами и никогда почти в обществе знакомых не проявлял того меланхолического свойства, которым проникнуты многие из его стихотворений.
С отъезда его из Киева в январе 1847 г. я разлучился с ним надолго. Только мельком случилось мне увидеть его в Петербург в том же году и услышать прощальное слово, полное вместе с тем надежд на лучшую долю: «Не журись, Миколо», сказал он мне, «ще колись житимемо укупі». В тот же год его отправили в ссылку. С тех пор я не слыхал о нем ничего до 1857 года.
В этот год осенью, воротившись из путешествия за границею, я узнал, что Шевченко заезжал ко мне в Саратове, возвращаясь по Волге на свободу из Петровского укрепления, в котором, в последние перед тем годы, служил рядовым. Потом услыхал я, что он не получил дозволения жить в Петербурге и потому прожил зиму в Нижнем Новгороде, где, как рассказывали, чуть было не женился на какой-то актрисе.
Летом 1858 года, будучи в Петербурге, я отыскал Шевченка и увидел его первый раз после долговременной разлуки. Я нашел его в Академии Художеств, где ему дали мастерскую. Тарас Григорьевич не узнал меня и, оглядывая меня с головы до ног, пожимал плечами и решительно сказал, что не может догадаться и назвать по имени того, кого перед собою видит. Когда же я назвал свою фамилию, он бросился ко мне на шею и долго плакал.
С тех пор, в продолжение месяца, мы с ним виделись несколько раз, сходясь в ресторации, так как я тогда усиленно занимался в Публичной библиотеке и не имел времени ни на какие долговременные беседы и развлечения. И теперь Шевченко, как прежде, не любил рассказывать подробностей о своем заточении; я узнал от него только, что в начале ему было хорошо; потом какой-то начальник, дослужившийся до офицерских чинов из рядовых, начал его стеснять; но в конце судьба его снова облегчилась: он был переведен в Петровское укрепление, где комендант был к нему ласков, допускал его к себе в дом и вообще обращался с ним гуманно.
Своим освобождением он считал себя обязанным ходатайству бывшего тогда вице-президентом Академии художеств графа Федора Петровича Толстого и отзывался о нем и о его семействе с чрезвычайным уважением и любовью. Через месяц я разлучился с Шевченком, уехавши в Саратов, куда приглашен был в комитет по устройству крестьян, а вернувшись в Петербург весною 1859 г. я не застал уже там Шевченка: он был отпущен временно на родину и вернулся в тот же год позднею осенью, когда я занял кафедру в Петербургском университете.
Целый год квартировал я в гостинице Балабина, близ Публичной библиотеки. Шевченко изредка приходил ко мне; кроме того мы часто встречались с ним в доме графа Толстого, его покровителя. Так прошла зима и весна 1860 года. Летом в этот год я перешел на квартиру на Васильевский остров и был почти соседом Шевченка, жившего постоянно в Академии художеств, в своей мастерской, где он занимался граверным искусством «eau forte».
Своих стихов он почти никогда не читал мне и неохотно отвечал на мои вопросы о том, что он пишет. Также точно разнеслась весть о том, что во время поездки его в Малороссию в последнее время, с ним случилась кая-то неприятная история, приведшая его до щекотливых объяснений с властями. Я спрашивал его об этом и не получил от него никакого удовлетворительного ответа.
Осенью 1860 года между знакомыми нашими разнесся слух, что Шевченко собирается жениться на одной малороссиянке из простонародья, находившейся в услужении у барыни, жившей в Петербурге. На вопрос мой об этом, Шевченко отвечал утвердительно, но видимо не хотел вдаваться в рассуждение об этом предмете, и я, заметивши его нежелание, не стал более толковать об этом.
Спустя немного времени, встретивши его в театре, я спросил его: «Ну, Тарасе, коли ж твоє весілля?» Он отвечал: «Тоді, мабуть, коли твоє; не жениться нам з тобою: зостанемося до смерті бурлаками!» Через несколько дней я узнал, что Тарас не поладил с своею невестою, нашел в ней мало той поэзии, какую рисовало ему воображение и натолкнулся на прозаичную действительность, показавшуюся ему пошлостью.
Вскоре я услыхал, что Шевченко заболел и что болезнь его приписывали употреблению горячих напитков. Об этом уже давно говорили и с сожалением называли его пьяницею; но я никогда не видал его пьяным, а замечал только, что когда подадут ему чай, то он наливал такую массу рому, что всякий другой, казалось, не устоял бы на ногах. Он же никогда не доходил до состояния пьяного.
В последнее время мы с ним виделись не так часто, не более одного, или двух раз в неделю, потому что я был слишком занят чтением и приготовлением университетских лекций. Узнавши, что Шевченко болеет, я посетил его два раза и во второй раз в феврале, да несколько дней до его кончины, услышал от него, что он теперь совсем выздоровел: при этом он показывал мне купленные им на днях золотые часы, первые, какие он имел в своей жизни. Он обещал быть у меня вскоре.
25-го февраля утром ко мне пришел не помню кто из знакомых с известием, что Шевченко утром внезапно умер. Он приказал служившему у него солдату поставить ему самовар и спускался по лестнице из своей спальни, находившейся над мастерскою; на последней ступени он упал головою вниз; солдат бросился к нему, – Шевченко был без дыхания. В тот же вечер я прибыл в академическую церковь. Тело поэта лежало уже во гробе; над ним псаломщик читал псалтырь.
Его погребение происходило на Смоленском кладбище, во вторник на масленице. Над гробом его в церкви до выноса на кладбище, говорились надгробные речи по-малорусски, по-русски и по-польски. Стечение публики было очень большое. Гроб усопшего поэта несли студенты. После погребения тотчас же земляки Шевченка, жившие в столице малоруссы, учинили совет о том, чтобы ходатайствовать перед правительством о дозволении перевезти прах Шевченка в Малороссию и похоронить над Днепром, на холме, как завещал сам поэт в одном из своих стихотворений.
Вот все, что я могу сказать, вспоминая о своем знакомстве с Шевченком. Как о поэте я не стану здесь распространяться, потому что по этому предмету я высказал свой взгляд в , напечатанной в книге г. Гербеля. Как о человеке могу сказать, что знаю его как личность безупречно-честную, глубоко любившую свой народ и его язык, но без фанатической неприязни ко всему чужому.
5 Декабря 1875. С. Петербург.
Примітки
По изданию: Т. Г. Шевченко Кобзарь з додатком споминок про Шевченка Костомарова і Микешина. – У Празі: Nákladem knihkupectví dra Grégra a Ferd. Dattla, 1876.
В нашем э-переиздании применена современная русская орфография.