№ 173 1847 травня, не пізніше 20. – Протокол допиту М. А. Рігельмана

Вопросные пункты титулярному советнику Николаю Ригельману и ответы его.

1. В каком университете Вы воспитывались и с кем наиболее были в нем знакомы и состояли в близких сношениях?

1. Воспитывался в Московском университете. Знаком был с большею частью студентов одного со мною факультета и курса, но в близких отношениях не находился ни с кем, потому что жил в своем семействе, под строгим надзором.

2. Когда, чрез кого и каким образом познакомились Вы за границей с Ганкою и Штуром?

2. Отправившись в 1843 г. за границу, для излечения болезни, проездом на Згерские минеральные воды я был в Праге, где, осматривая достопримечательности города, посетил публичную библиотеку и там познакомился с библиотекарем Ганкою, который, будучи взыскан особенными милостями государя императора и получивши орден св. Владимира, особенно приветлив с русскими.

Он же просил меня познакомиться с бывшим проф. Штуром, если я буду в Пресбурге, как человеком, так же, как и он, занимающимся русскою словесностью, что я и исполнил по приезде в Пресбург, кажется, через год после того.

3. Какое у Вас было с ними знакомство и сношения, с которого времени и в чем именно они заключались?

3. Знакомство мое с Ганкою и Штуром, сделавшееся упомянутым образом, ничего не заключало в себе особенного. Мы много говорили о нашей литературе, в которой они имели самое посредственное понятие, как иностранцы; они просили меня писать к ним и особенно присылать русские книги, в получении которых, не имея постоянного сношения с Россией, встречали крайнее затруднение.

4. В письме Вашем к Ганке от 25 февраля сего года, которым Вы рекомендовали ему Кулиша, Вы, между прочим, писали, что следите за успехами народности и славянского развития на Западе и с жадностью ловите о них известия.

Объясните в подробности, что обозначает это выражение, какое Вы принимаете участие в этом развитии славянской народности?

4. Когда Кулиш приехал в Киев, проездом за границу, в феврале месяце сего года, я с ним познакомился случайно, ибо прежде не имел о нем никакого понятия. Он пробыл здесь два или три дня и уехал. Увидев из инструкции, данной ему от академии (которую он мне показал), что он послан на казенный счет за границу по предмету изучения славянских языков, я вздумал облегчить ему знакомство с теми людьми, у которых он должен был учиться, а между тем воспользоваться случаем, чтобы послать Ганке недавно перед тем вышедшую книгу «История христианства в России до Владимира», равно и Штуру – стихотворения Кольцова и «Описание Московской оружейной палаты». Книги я послал им, чтобы поставить в виду просвещенных иностранцев, понимающих наш язык, русскую ученую деятельность, и, наконец, показать им по описанию Оружейной палаты, что один только отдел нашего императорского собрания редкостей, без сомнения, превосходит многие из прославляемых за границей музеев.

Посылка этих книг, по моему понятию, служила мне еще извинением в том, что со времени возвращения моего в отечество я не исполнил обещания посылать им иногда произведения русской словесности, и притом к Ганке не писал ни разу, к Штуру же, хотя и писал один раз, но не получил ответа. Упоминаемое выражение в 1-м вопросе было написано с целью польстить самолюбию этих людей и расположить их тем более к ученику из России, который к ним должен был представиться.

5. Далее в этом же письме говорите, что в особенности отрадно видеть в умственном движении славян теплоту сердца, души, христианскую любовь к простому классу, которая внушает им столько разных средств к его образованию и возвышению нравственному.

Объясните, какое Вы принимаете участие в этом направлении к образованию простого народа и по какому случаю?

5 и 6. Означенные в обеих сих пунктах выражения моего письма припомнил я из собственных их слов и выражений; ибо они как профессоры и ученые весьма тешатся тем, когда знают, что некоторые выражения их разговора остаются у других в памяти; и потом как они, так и все славяне всегда величают русских братьями, отказываться от чего им прямо, так сказать, в глаза было бы неучтиво.

Выражение «духовное равенство» с первых слов разговора с русским и особенно с человеком достаточным всякий славянин непременно употребит, по самолюбию и по желанию поставить себя наравне с нами.

6. Вы еще писали в том же письме, что поистине велика будет заслуга славянства, если оно внесет в жизнь чувство нашего общего братства и духовного равенства, в чем западные славяне опередили нас восточных, но что и над нами восстает заря славянского света и народной любви.

Объясните, что означает выражение: нашего общего братства и духовного равенства и что над нами восстает заря славянского света и народной любви, о каком это братстве и равенстве говорится, какая заря славянского света и народной любви восстанет над нами и для чего Вы все это писали за границу?

Выражение «заря славянского света и народной любви» есть не что иное, как преувеличенный комплимент ученому профессору, который думает, что он не только сам всему миру известен, но что его сочинения всеми читаются и везде должны оказывать то влияние, которое предполагает в них его самолюбие. Почему же я все это писал за границу, то я объяснил выше. Но я сам никогда никакого участия в направлении к образованию народа не принимал и принимать не мог.

7. Вы также писали в том же письме, что г-н Кулиш, известный своими трудами в нашей литературе, сообщит подробнее отрадные явления нашего литературного и умственного кругозора.

Объясните, какие отрадные явления нашей литературы Кулиш должен был сообщить Ганке и для чего?

7. Не полагаясь, чтобы я мог высказать жадному к известиям о русской словесности Ганке все то, что он знать о ней желал, я с намерением обратил его на Кулиша, указав ему на издаваемое в Москве «Чтение императорского общества истории и древностей российских», и на предположение Чижова издавать в Москве «Русский Вестник». Тут же я упомянул о смерти профессоров Прейса, Линовского и Языкова.

8. Объясните еще, с какою целью и с каким направлением г-н Чижов предполагал издавать в Москве с будущего года самостоятельный русско-славянский журнал, кто именно долженствовали быть участниками и сотрудниками его в этом деле, почему журнал Вы именуете русско-славянским?

8. Бывший проф. Чижов, по его собственным словам, намеревался издавать в Москве «Русский Вестник», который, кажется, купил у покойного Сергея Глинки [210].

Кто именно должествовали быть его сотрудниками, определительно не знаю; да в то время, когда я его видел, он и сам вряд ли мог знать об этом; ибо это еще было в начале 1846 г. в Москве. Журнал я назвал русско-славянским потому, что Чижов предполагал помещать там известия о западных славянах и их современной словесности, как помещалось и прежде в некоторых наших журналах.

9. В другом письме к Штуру, от 24 февраля с. г., Вы, между прочим, жалуясь на затруднительные сношения с Венгрией, писали: «Доколе будет существовать между нами китайская стена, доколе все наши усилия к умственному размену будут сокрушаться о недостойные преграды, поставляемые людьми недостойными! Пора бы серьезно приняться за уничтожение их». Далее говорите: «Не удивительно ли, что подобное явление оказывается именно в Вашей земле, называющей себя свободною, между тем как мы можем иметь сообщее с людьми, живущими в деспотической Австрии».

Объясните, к чему клонятся все эти жалобы, какие усилия Ваши к умственному размену сокрушаются о недостойные преграды, какими недостойными людьми эти преграды поставляются и в чем оные заключаются, почему Вы называете Венгрию свободною, а Австрию деспотическою?

9. Начало письма моего к Штуру совершенно однозначительно с письмом к Ганке. Все выражения, в вопросе означенные, изъясняют не что иное, как собственный образ мыслей Штура: будучи венгром, он всегда называл Австрию деспотическою, а Венгрию свободною по отношению их государственного устройства. Между тем сам нередко жаловался, что тогда, как в Австрии можно получать русские книги и письма, в Венгрии почти невозможно по ненависти, существующей между словаками и мадьярами. И этих-то последних называл я в угождение образу мыслей Штура недостойными людьми и недостойными преградами.

10. Далее в этом же письме Вы говорите, что с истинною отрадою видите, как они преуспевают на благом поприще, как заботятся о нравственном воспитании народа, в том убеждении, что в наше время образование есть истинная сила народа, которая рано или поздно, непременно возвысит его над другими.

Объясните, какие и в чем видите Вы преустояния к образованию народа, в чем это образование должно заключаться и для чего и с какой целью вы следите за этим и пишете о том?

10. Все замеченные в сем вопросе выражения моего письма к Штуру ни к чему более не клонятся, как похвалить ему же его собственное направление, которое он мне объяснил во время моего с ним свидания и которое мне казалось довольно основательным, ибо он был во главе тех людей, которые с таким жаром и увлечением защищались против требований мадьяров, чтобы делопроизводство и богослужение производилось на мадьярском языке, который совершенно чужд и непонятен для этого населения. Я как русский, не мог не разделить мнений Штура в этом случае уже и потому, что у нас в России каждому дому предоставлено молиться на его родном языке.

11. С кем еще за границей Вы имели связи и знакомства и какие именно?

11. Кроме беглых знакомств, обыкновенных во время путешествий, сделанных по случайной встрече в гостиницах, на гульбищах, в картинных галереях и тому подобных местах, я не имел никаких особенных знакомств. Такого рода было мое знакомство с семействами Дубровиных, Высоцких, князя Волконского в Риме, нескольких художников там же, как-то: Орлова [212], Серебрякова [213], Логановского [214] и других, которых имен не упомню. Из писателей славянских я видел еще Коллара, Шафарика, пастора Кузьмани. Я видел их по нескольку часов, как обыкновенно бывает в путешествии.

12. В каких сношениях находитесь Вы с Кулишом, Костомаровым, Гу-лаком и Чижовым и с которого времени и какими Вы их знаете и почитаете?

12. С Костомаровым я познакомился в конце прошлого 1846 г., в заседании Комиссии для разбора древних актов, состоявшей при его высок[опревосходительст]ве г-не киевском военном, подольском и волынском генерал-губернаторе, куда он был призван, как занимающийся историей, для рассмотрения одной старой летописи. Так как я занимался также разбором старых актов, по поручению Комиссии, то [для] разрешения встречавшихся недоумений был раза четыре у Костомарова. И в один раз, в прошлом феврале месяце, застал у него незнакомого господина – это был Кулиш, отправлявшийся за границу, как я выше объяснил об этом. Знакомство мое с Костомаровым, вызванное моими служебными занятиями, никогда не переходило за черту этих занятий и общих разговоров об истории и отечественной словесности.

С Чижовым виделся я в первый раз в Москве, не могу определительно сказать у кого, потому что этому прошло уже несколько лет. Знаю о нем, что он преподавал математику в Петербургском университете, потом, отправившись за границу и полюбив искусство, долго жил в Риме и занимался историей художеств в Италии. Потом, в его бытность в Москве, в начале 1846 г., ему пришла мысль сделаться редактором журнала, видя, что такой город, как Москва, не имеет порядочного периодического издания. Но после я узнал, что он снова отправился в Италию, для того чтобы на месте написать несколько статей о живописи, ваянии, архитектуре. Мне всегда в нем нравился, как и всем его знавшим, его ученый взгляд на искусство, любопытный разговор о его путешествиях заграничных и встречах с тамошними знаменитостями, что все он умеет облекать в интересный рассказ. С Гулаком я никогда не виделся и не знал даже о его существовании.

13. Не известно ли Вам чего о существовании Славянского общества в России, о его действиях, цели и направлении и не принадлежите ли Вы к нему сами?

13. О существовании Славянского общества мне ничего не известно, и об этом узнаю я в первый раз из настоящего вопроса. Сам же я никогда ни к какому обществу не принадлежал и принадлежать не буду.

14. Знакомы ли Вы с студентами: с Андрузским, Посядою и бывшими в Киевском университете Навроцким, Белозерским, Марковичем, а равно помещиком Савичем и что Вы о них знаете?

14. Андрузского, Посяды, Навроцкого и Савича никогда не видел, не знаю и ничего о них не слышал. Белозерского видел вместе с Кулишом один раз в Киеве, в прошедшем феврале месяце, при проезде за границу.

Марковича видел раза три или четыре и знаю его как человека, который много трудился и переводил на малороссийский язык «Сельское чтение Одоевского».

Титулярный советник Николай Аркадьев сын Ригельман

Допрашивал действительный статский советник Писарев

Ч. XII, арк. 4 – 11. Оригінал

Примітки

Дата встановлена за док. № 172. Відповіді писані рукою M. О. Рігельмана.

210. Глінка Сергій Миколайович (1776 – 1847) – російський письменник і журналіст, брат декабриста Ф. М. Глінки. В 1808 – 1824 pp. видавав журнал «Русский вестник». Автор праць: «Записки о 1812 годе» (1836), «Записки о Москве и о заграничных происшествиях от исхода 1812 до половины 1815 г.» (1837), п’єс «Минин» (1809), «Осада Полтавы» (1810), поеми «Пожарский и Минин, или пожертвования россиян» (1807) та інших творів.

212. Орлов Пимен Микитович (1811 – 1864) – академік портретного живопису Петербурзької академії мистецтв, талановитий учень художника К. П. Брюллова. У 1846 – 1849 pp. перебував в Італії.

213. Серебряков Василь Олексійович (1810 – 1886) – російський живописець і портретист. Навчався в Академії мистецтв у Петербурзі (1821 – 1833). Одержав звання академіка (1848) за етюд «Голова італійки».

214. Логановський Олександр Васильович (1812 – 1855) – російський скульптор, академік (1844). Відома його статуя «Парень, играющий в свайку» (1836). Появу статуї вітав О. С. Пушкін віршем «На статую, играющую в свайку». Барельєфами оздоблені Ісаакіївський собор у Петербурзі і Кремлівський палац у Москві.

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 154 – 159.