№ 101 1846 р. листопада 25. – Лист К. I. Керстен до О. В. Марковича з оцінкою діяльності і творчості Т. Г. Шевченка

1846 25 ноября, Гайворонщина

Не знаю, верно ли переведена статья Коллара на русский язык; мне известно очень хорошо только то, что я нисколько не изменила и не переиначила ее в своем письме, а сделала из нее две выписки слово в слово, о чем неверующие могут справиться в первой книжке «Отечественных зап[исок]» 1840 г.

«Чтобы назвать голову Шевченка мечтательною, значит признаться, что не знаем и не понимаем слов: вдохновение и патриотизм».

Во-первых, я понимаю слова: вдохновение и патриотизм, только, может быть, несколько по-своему. Например: под патриотизмом я разумею любовь к целому народу и государству, а не к одной какой-нибудь губернии. Под словом же вдохновение я думаю, что подразумеваю то же самое, что и все.

Во-вторых, я не называла Шевченку мечтателем, а почтила этим эпитетом (вовсе не оскорбительным для всех, исключая моих милых братцев, Марковичей) тех особ, которые хотят из малороссийского поднаречия, не имеющего даже и не могущего иметь грамматику, сделать язык, и которые, бросая русский, уже образованный язык, начинают писать по-малороссийски. Если малороссийское наречие и составляет середину между восточными и западными славянскими наречиями, то из этого еще не следует, что на нем можно писать все, начиная от простого письма до ученой диссертации. Все, сказанное мною об этом в моем прошлом письме, не могло относиться к Шевченке. Он пишет на малороссийском наречии по необходимости, потому что не силен в русском. Мои же слова относились к тем лицам, которые знают прекрасно русский язык, принадлежат к такому сословию, где принят русский язык, и которые выражали всегда свои идеи по-русски, но, вдруг, от какого-то патриотизма признали русский язык для себя негодным и начали писать по-малороссийски. Ты говоришь, что я не понимаю и не в состоянии никогда понять тех, кого называю мечтателями. Мои слова относились к одному тебе. Значит, я не в силах понимать тебя, а!.. Это дело возможное, и мне нечего тут обижаться! Отступаю перед твоею громадною личностью и чувствую, что моему тупоумию никогда не понять твою гениальность и глубокомыслие! [169]

Я не имела никакого предчувствия, когда просила тебя не показывать никому моих писем, и ты очень ошибаешься, думая, что насмешки твоих товарищей могут раздосадовать меня. Можно быть еще не совсем глупым и принадлежать к разным партиям. Всякий имеет свой образ мыслей, и досадовать на то, что другие думают не так, как мы, было бы величайшей нелепостью. Я не причастна ей. Но довольно.

Полемика не должна и не может, как мне кажется, поссорить нас, и потому я скажу тебе теперь несколько слов о всех нас. Вчера был день моего ангела и я провела его очень скучно. Этот день ознаменовался только тем, что я поутру получила вместо поздравления твое милое письмецо. Папа и дети здоровы.

Кланяйся от меня Маше и ее маме и скажи ей, что я ожидаю их к рождеству.

Прощай, славянофил! Будь немножко похладнокровнее.

Е[катерина] К[ерстен]

Ч. XI, арк. 27 – 28. Автограф.

Опубл.: За сто літ. – Кн. 1. – С. 43 – 44.

Примітки

169. Текст від слів «Во вторых» до слів «гениальность и глубокомыслие» підкреслено вертикальною лінією.

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 101 – 102.